ОХОТА НА МАНЬЯКА
-
PSYHORROR
Обратиться по никнейму - Радиоволна
- Сообщения: 2440
- Зарегистрирован: 09 окт 2012, 09:24
- Репутация: 686
ОХОТА НА МАНЬЯКА
История крушения одной карьеры
Но и подконтрольная власть разве не кружит голову соблазном быстрого самоутверждения? Мечтой о карьерном взлёте?.. В этой части, рассказывается не только о разоблачении маньяка, наводившего ужас на женское население города Витебска и его окрестностей. А ещё о том, как попытка следователей сделать карьеру на чужих изломанных судьбах привела их на нары.
МЕТАСТАЗЫ
Эта история похожа на смерч, пронёсшийся сквозь десятки судеб, одни — навсегда искалечив, другие — трагически оборвав. Вот примерные его масштабы.
В районе Витебска и Полоцка с 1971 года 14 лет подряд погибали от рук одного преступника молодые женщины; каждый год их число росло; за это время в 11 судебных процессах было осуждено 14 невиновных людей; когда действительный виновник был схвачен, один из таких осуждённых успел отбыть в неволе более 10 лет; другой, после 6 лет несвободы, полностью ослеп и выпущен как «не представляющий опасности»; третий, приговорённый к исключительной мере наказания, лишён жизни; четвёртый пытался лишить себя жизни сам, но его успели вытащить из петли.
Четвёртого я видел. Ходил с ним по паркам и улицам Риги, где вот уже полгода длился суд над группой следователей, сфабриковавших его дело. Я видел, как этого рослого тридцатилетнего человека колотила дрожь, когда он рассказывал подробности своего «дела», как выпрыгивали из его трясущихся рук успокоительные таблетки.
В этой истории неразрывно сплелись безответственность и карьеризм недалёких людей с мужеством тех, кто шёл ради истины на конфликт; профессиональная несостоятельность — с профессионализмом высочайшего класса. Честь и бесчестье, враньё и правда сошлись в этой истории, как в поединке.
Я листаю блокноты с записями бесед — в Риге, Минске, Москве. С чего начать? Может быть, с этих вот событий…
Вечером 13 января 1984 года студентка Татьяна К. ушла из общежития в сторону станции Лучеса, что в двух километрах от Витебска. Она не вернулась ни на следующий день, ни через неделю. Нашли её 2 февраля под железнодорожной насыпью.
А в промежутке между этими двумя эпизодами, 24 января, в Минске проходило совещание работников республиканской прокуратуры. Оно носило чрезвычайный характер — в нём участвовал Генеральный прокурор СССР А.М. Рекунков.
Тогда ещё не прошёл шок от мозырского дела, о котором рассказал собкор «Известий» Н. Матуковский в статье «Тень одной ошибки». Ещё говорили о том, как пятеро задержанных признались в жестоком убийстве инспектора рыбоохраны и следователя прокуратуры и уже были осуждены, когда вдруг, в апреле 1983 года, нашлись истинные убийцы, успевшие за это время совершить десятки грабежей и убить двух милиционеров. У этих-то бандитов и был обнаружен недостающий «вещдок» — пропавший пистолет инспектора рыбоохраны.
Собственно говоря, поводом для совещания был этот редкий по тем временам мозырский перевертыш. Ведь в результате него лишились своих постов прокурор и министр внутренних дел республики, их заместители; отстранён судья, вынесший приговор тем пятерым, несмотря на то они дважды на суде рассказали, как следователи выбивали у них «признания»; отданы под суд следователи; исключён из партии и снят с должности известный в Белоруссии «спец» по раскрытию убийств — следователь по особо важным делам Жовнерович, проводивший дополнительное следствие и «не заметивший» процессуальных нарушений. А он, между прочим, считался лучшим в Белоруссии следователем, был осыпан почестями и наградами, не раз бывал то автором, то героем газетных очерков и даже снялся в посвященном ему документальном фильме.
О чём же говорилось на совещании? В газетном сообщении лаконично сказано: обсуждались «задачи по обеспечению строжайшего надзора за соблюдением законности». Как их намеревались решить? «Намечены конкретные меры…» Какие именно, кроме, разумеется, замены провинившихся? Об этом — ни слова.
Ну а пока шло совещание, «наметившее» таинственные «конкретные меры», пока в прокуратуре готовили ответ и отправляли его в Москву, труп несчастной Татьяны К. обнаружили, началось следствие, был заподозрен молодой шофёр Олег Адамов, работавший 13 января неподалёку от железной дороги, в песчаном карьере. Его вскоре арестовали якобы за хулиганство, и через несколько дней беспрерывных допросов он признался. И показал место под насыпью — здесь убил. Правда, никак не мог толком объяснить, куда дел сумку, в которой, по свидетельству подруг, Татьяна носила учебники и конспекты. Сумку так и не нашли. Адамова же в начале 1985 года приговорили к 15 годам. (Это он пытался в тюремной камере лишить себя жизни, но об этом — позже.)
А вот что ещё произошло в том роковом 84-м, отмеченном чрезвычайным совещанием Белорусской прокуратуры: число погибших женщин в районе Витебска и Полоцка достигло рекордной отметки. Преступник, который раньше ограничивался двумя, тремя, иногда даже пятью жертвами в год, в этот достопамятный 84-й погубил 12 человек… Шёл 13-й год его вакханалии, и убийства для него, как выяснилось, стали разновидностью спорта.
Да, разумеется, безнаказанность, развязавшая ему руки, была результатом следственного заблуждения. В прокуратуре предполагали, что убийства совершают разные люди. Но почему эта версия была единственной? Почему в первые годы даже не попытались объединить следственные материалы, посмотрев на них с другой точки зрения: а может быть, действует один человек?
Не потому ли, что другая точка зрения воспринималась в Белорусской прокуратуре как опасное вольнодумство?.. Ведь когда следователь Н.И. Игнатович в той, мозырской, истории посмел усомниться в виновности обвиняемых и в правильности действий авторитетного «спеца» Жовнеровича, его тут же вывели из следственной группы. Но Игнатович, не успокоившись (не мог успокоиться, понимая, что следствие движется по катастрофическому и для обвиняемых, и для обвинителей пути!), пошёл до конца — написал на имя тогдашнего прокурора республики А.И. Могильницкого докладную.
Результат? Докладную обсуждал высочайший в республике кворум лиц, державших в руках весь механизм следствия. И первый заместитель министра внутренних дел Белоруссии П.С. Жук с раздражением назвал поведение Николая Ивановича «несерьёзным», а его самого — «мальчишкой». Именно так — «мальчишкой», который навязывает обсуждение давно решённого вопроса.
И вот позади мозырская история, другие уже руководители держат в руках бразды управления следственным механизмом, но и новое руководство не торопится взглянуть по-новому на загадочную историю гибели женщин. А дни, каждый из которых мог для кого-то стать последним, шли. А преступник продолжал на дорогах Белоруссии свою страшную охоту.
И тот же «мальчишка» Игнатович однажды настоял, чтобы ему передали следственные материалы по всем этим убийствам — и нераскрытые, и те, что «прошли» через суд. Он читал их медленно. Перечитывал. Вписывал в специальные следственные карточки обстоятельства гибели женщин. Карточек к тому времени было уже больше тридцати. Заполнив их, Игнатович увидел характерные подробности: все женщины гибли неподалёку от дорог: все были задушены одним способом — резко стянутой косынкой, шарфом или пучком травы. Совпало и другое… Преступный почерк был один. И поиск начался.
ЧЕЛОВЕК — МАСКА?
Если бы я верил в Рок, то, наверное, сейчас написал бы, что вся эта многолетняя жуть была ниспослана свыше как ещё одно испытание: сумеют ли хоть на этот раз доблестные рыцари права защитить людей от одержимого тёмными страстями монстра?.. Но не верю я в Рок. И то, что произошло, считаю логическим продолжением мозырской истории. Тогда вместо глубокого анализа и кардинальных перемен пошли на поводу у известного стереотипа — «кадры решают всё». И, сменив руководство, оставили нетронутым то, что уже давно сложилось в недрах системы. И следственно-судебные жернова перемалывали судьбы ни в чём не повинных людей, а преступник продолжал на дорогах поиск новых жертв.
…Следователь Игнатович набросал на карте путь следования каждой потерпевшей. Оказалось: все намеченные маршруты стягивались от Лепеля и Витебска к Полоцку. Значит, преступник живёт там?.. Те немногие, кто видел у дороги женщин, потом погибших, говорили, что они садились в автофургон. Но одна из них уехала на попутном «запорожце» тёмно-красного цвета — припомнила позже её подруга. Так кто же он, этот безумный «охотник»? Может, и в самом деле сумасшедший?
Но способен ли человек, лишённый разума, действовать так осторожно и продуманно столько лет? Ведь он ни разу не оставил на месте преступления вещей погибших, хотя нападал на них не ради грабежа. Он, несомненно, где-то работал. Причём должность позволяла ему свободно распоряжаться временем и служебной машиной. Он мог быть водителем, техником, механиком, предположил Игнатович. Возраст? От 32 до 42 лет. Наверняка уроженец Витебской области, хорошо знает эти места. Образование? Скорее всего, средне-специальное. Вероятнее всего, не судим. Рост? 175 — 185 сантиметров. Волосы вьющиеся, русые. Внешность, вызывающая доверие.
Когда Игнатович показывал мне свою разработку, я уже знал: перечисленные подробности совпали так, будто следователь обладал даром ясновидения. Сказал ему об этом. Он взглянул пристально (а взгляд у него, надо сказать, тяжёлый), усмехнулся: «Нет, я не мастак по этой части. У меня здесь никакой мистики». И стал объяснять, из каких следственных данных возникли его предположения.
Итак, внешность, вызывающая доверие. Откуда известно? А с другой внешностью, объясняет Игнатович, он не смог бы так легко заманивать в машину женщин. Русые волосы? Его мельком, со спины, видела подруга той, которая села к нему в «запорожец». Так, понятно. Ну а что он за человек? Несомненно — с садистскими отклонениями. Они, судя по всему, обострялись у него летом и осенью. Патологически жесток, развращён, но дерзость его сочетается с хитростью и предусмотрительностью. Тип достаточно исследованный, о нём можно прочесть в специальной литературе.
Были ли в разработке не подтвердившиеся предположения? Были. Предполагалось, что преступник холост. Оказалось — семейный. Правда, образ жизни вёл довольно замкнутый, близких друзей не было, но и ничем особенным, кроме разве регулярного чтения журнала «Человек и закон», среди своих сослуживцев и соседей не выделялся. Не подтвердилось и предположение о его беспартийности. Он не просто числился в парторганизации совхоза, а делал всё, чтобы его активность заметили. Её заметили и даже выбрали его делегатом на районную партконференцию.
Человек-маска? Фанат двойной жизни, доведённой до апокалипсического абсурда? Психиатры выяснили: обладал сформировавшимся ещё в молодости комплексом сексуальной неполноценности, от которого, впрочем, легко было избавиться, обратись он вовремя к врачу. Комплекс этот порождал в нём агрессию. Однажды она привела его к преступлению.
Сейчас известно: случилось это в 1971 году. Расследование вёл известный «спец» по раскрытию убийств, который привлёк невиновного, отбывшего в неволе более 10 лет. А у непойманного преступника «приключение» повторилось. С тех пор тяга к «приключениям» у него усиливалась, как говорят психиатры, по принципу закрепления. Иными словами, следствие и суд, отправлявшие в неволю невиновных, все четырнадцать лет фактически выращивали это редкое по своей жестокости чудовище.
Игнатович был первым, кто это чудовище «увидел». Его образ возникал постепенно, из собранных следователем подробностей, вначале — неясный, затем — всё более отчётливый, словно являлся из тьмы на свет, приближаясь медленным, пружинистым шагом, сияя издалека белозубой улыбкой, обещавшей развлечь чем-то неожиданным и приятным… В этой «маске» Игнатович предположил и такую подробность: преступник может быть внештатным работником милиции. Так и оказалось: он был дружинником.
Когда на дорогах Белоруссии милиция стала останавливать автофургоны и красные «запорожцы», проверяя документы водителей, он тоже вместе с другими дружинниками проверял. Можно сказать — «ловил самого себя». И видел: поиск неуклонно сдвигается из Витебской области к Полоцку, всё ближе к его посёлку Солоники. И однажды, заволновавшись, стал отводить след: написал — изменённым почерком — в областную газету «Витебский рабочий» о том, что гибель женщин — это месть мужчин своим изменницам. А подписался так: «Патриоты Витебска».
И следователь Игнатович понял: преступник не только «отводит от Полоцка». Он ещё и ориентирует следствие на тех, кто был близок с его жертвами. Именно по этому простому пути шёл авторитетный в прошлом «спец» Жовнерович, ведя за собой и других следователей.
На этот раз действия всех звеньев следственного механизма были предельно энергичными и точными. Специально созданное отделение уголовного розыска и все его оперативно-следственные группы, уже почти год проверявшие водителей автофургонов и красных «запорожцев», сосредоточили поиск в районе Полоцка. Позади была громадная работа оперативной службы милиции: ещё раз обследованы тысячи психических больных; учтено более 200 тысяч машин, и среди них — 7 тысяч красных «запорожцев», водителям которых случалось подвозить женщин. Теперь же следствие располагало письмом с явно изменённым почерком.
Даже если бы почерк был не изменён, как найти иголку в стоге сена? Нужно по соломинке перебрать его весь. И по мало-мальски сходным почеркам проводить искуснейшую графологическую экспертизу. Но выхода не было, и «стог» стали «перебирать». Исследовали 80 тысяч квитанций, подписчиков газеты «Витебский рабочий»; 312 тысяч карточек в паспортных столах; больше 18 тысяч жалоб и заявлений… Всего — 556 тысяч образцов почерка!.. Работа оказалась отнюдь не бесполезной: попутно раскрыли сотни разных нарушений и даже преступлений.
Среди прочих взяли образец почерка и у владельца красного «запорожца», живущего под Полоцком, в посёлке Солоники, заведующего совхозными ремонтными мастерскими Геннадия Михасевича, отца двоих детей, дружинника, 1947 года рождения. Его почерк с тем, что в письме, не совпал, и Михасевич, несколько успокоившись, стал собираться в отпуск. А тем временем эксперты изучали всю документацию, которую он вёл в последние годы. И увидели: там, где документы были заполнены в спешке, почерк, меняясь, становился похожим на тот, что в письме. И Михасевича решено было задержать.
БЫВШИЙ «СПЕЦ»
Что же помешало следствию сделать всё это на 14 лет раньше? Какой «механизм торможения»?.. Услышать ответ на этот вопрос я надеялся и от бывшего «спеца» следственной работы, теперь — скромного пенсионера Жовнеровича.
Он невысок, сед. Снимая пальто, заговорил о неровной погоде — в Минске в тот момент то выпадал снег, то моросил дождь. А садясь за стол напротив следователя из Москвы Виктора Анисимовича Парица (старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР, государственный советник юстиции 3-го класса.), пригласившего его на допрос, по-стариковски вздохнул: «Голова — как набитая, давление скачет». Я сидел за другим столом и, листая личное дело бывшего «спеца», ждал, когда Виктор Анисимович закончит с ним разговор.
— Вот здесь вы тогда написали, что кровь пострадавшей была обнаружена в доме на полу, — Париц показывает страницу раскрытого уголовного дела, — но экспертиза такого не подтверждала. Это же подтасовка. Зачем?
— Эх-хе-хе, — длинный вздох в ответ. — Поторопился, значит.
— А прочтите здесь… Это же выдумка!
— Я извиняюсь, где-где?..
Бывший «спец», склонившись, читал, жуя губами, потом откинулся на стуле:
— Ну, видно, мне так вообразилось.
А я тем временем вчитывался в текст характеристик известного в республике следователя, который, оказывается, мог вписать в следственные документы то, что ему «вообразилось». В одной: «…передаёт опыт студентам юридического факультета». В другой: «…достоин присвоения звания «Заслуженный юрист БССР»».
— Вы написали то, — продолжал Париц, — чего не было. А это решало судьбу человека.
— Не разобрался, значит. Умысла не было, — твердил бывший «спец».
И тут, листая личное его дело в обратном порядке, когда, где-то в 50-х годах, его специальность ещё называлась «народный следователь» и подчёркивалось его крестьянско-бедняцкое происхождение, натыкаюсь на такие строчки в характеристике: «…не может изложить основной мысли прочитанных произведений. Язык беден. Кругозор узкий. Рекомендовано усиленно читать юридическую и художественную литературу». Внял ли он этому совету?
В памятном 83-м, когда из Москвы в Минск приехала группа следователей, чтобы выяснить причины мозырской ошибки, Жовнерович оправдывался перед ними так: «Обшибся…», «Не прошло через моё сознание…». Затем разувался, показывая обмороженные сорок лет назад ноги с усечёнными пальцами, чтобы разжалобить коллег. Леонид Георгиевич Прошкин (следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР, старший советник юстиции), руководитель группы, просил его обуться, а тот не торопился: «Инвалид я, видите…»
Но главное открытие было впереди. Когда стали разбираться в «обшибках» бывшего «спеца», выяснилось: подследственных, оговоривших себя, в милиции били. Одного били головой о сейф, другого — снятым с ноги сапогом в лицо. Третьего — подвернувшимся под руку томом Уголовного кодекса БССР, наверное, чтобы не питал лишних иллюзий. А свидетеля-подростка переворачивали вверх ногами и трясли. «Чтоб дурь вытрясти», — объяснили потом следователи.
На первом же суде обвиняемые отказывались от самооговоров, рассказав, как всё было. Доследование велось под руководством авторитетного Жовнеровича. Легко было убедиться, что вещественных доказательств нет, что обвиняемые в момент «признаний» не смогли точно показать место преступления. В конце концов, можно было прислушаться к мнению молодого коллеги, Н.И. Игнатовича, который убеждал всех, что вина этих людей не доказана.
Но верх взяли иные соображения, и рассказы обвиняемых о битье в милиции были, как водится, объявлены враньём. И второй суд под председательством члена (теперь уже — бывшего) Верховного суда БССР В.В. Пыльченко проштамповал следственные материалы, освящённые проверкой «спеца» Жовнеровича и утверждённые первым заместителем республиканского прокурора П.В. Дудковским.
Признаться, я смотрел на бывшего «спеца» с изумлением: да можно ли из этого невзрачного, так и не овладевшего грамотной речью человека создать культ Передового Следователя? Оказывается, можно. Поразительное тому свидетельство — документальный фильм, который мне показали.
— Ну что, будем с вами разговаривать? — звучит жёсткий голос «спеца», и в кадре возникает он, внушительно-солидный, в прокурорском кителе и почему-то необычно высокий за своим столом. «Неужели он был тогда выше ростом?» — думаю я и вдруг замечаю: подследственный сидит по другую сторону стола, словно куда-то провалившись, потому что стул под ним намного ниже.
— Конечно, тяжело рассказывать, — наставительно продолжает «спец», глядя на подследственного как бы насквозь проникающим взглядом. — Ну скажите, как, что, с чего…
И вдруг с косноязычия переходит на крик:
— Будем разговаривать?!
Подследственный, заглатывая слова, отвечает:
— Не помню… Как скажете… Подпишу…
И тут же вопрос следователя, содержащий классическую подсказку орудия преступления:
— Почему ты его убил ножом?
И заметьте, как элегантно следователь перешёл с «вы» на «ты». А в очередной паузе уважаемый «спец» закуривает и, словно бы задумавшись, постукивает спичечным коробком по столу всё громче и громче, пока стук, усиленный микрофоном, не становится зловещим.
Сейчас этот фильм воспринимается как пародийный (так, во всяком случае, на него реагировали следователи — «важняки», с которыми я смотрел его в следственной части Прокуратуры СССР). Но лет пятнадцать назад, задолго до мозырского дела, до ставших потом нередкими газетных публикаций о трагических судебно-следственных ошибках, самоуверенный Жовнерович, не умевший даже задать вопрос, видимо, воспринимался иначе.
Нет, его косноязычие не резало слух, объясняли мне в Минске, оно воспринималось как признак простого человека, «вышедшего из народа». А его высокомерное давление на подследственного считалось всплеском гражданской ненависти к преступнику. То есть фильм тем самым стирал грань между подследственным, чья вина ещё только устанавливается, и преступником. Обывательское убеждение, что, мол, к следователю в кабинет «просто так» не попадают, торжествовало. Его укрепляла и республиканская пресса, воспевавшая Жовнеровича. В очерках он представал эдаким «нашенским мужичком», наделённым сверхъестественной способностью интуитивно угадывать преступника.
Но почему и фильм, и очерки именно о нём? Начальство рекомендовало, объясняли мне. Он же не конфликтовал с руководством, как, например, Н.И. Игнатович. И, главное, в одной упряжке с милицией, не гнушаясь ничем, всячески боролся за высокий процент раскрываемости преступлений, получая премии и ценные подарки задела, оказавшиеся липовыми.
Его культ возник, потому что он нужен был в отчётной игре его ведомства с вышестоящими организациями. Инерция же дутого его авторитета действовала безотказно: суды штамповали его следственные документы, не подвергая их, как это следует, сомнению. Вот, впрочем, характерная цитата из его аттестации 1974 года: «…возвращённых дел к доследованию, а также оправданных судом лиц не было».
Да, тогда ещё не было. Тогда неведомый всем преступник делал лишь первые шаги по своему страшному пути и до его разоблачения оставалось долгих десять лет. Но уже тогда за самое первое его преступление отбывал наказание О.П. Глушаков, которого допрашивал уважаемый «спец». И вот сейчас я спрашиваю Жовнеровича:
— Вы помните дело Глушакова?
— Помню, конечно, — кивает он, шевеля бровями. — И сестру его помню… — Он переводит взгляд в окно, задумчиво щурясь. — Она, знаете, тогда золотую коронку на зуб поставила.
Отличная у него память, но механизм её своеобразен.
— А помните, как вы с адвокатом Замалиным пришли к Глушакову в тюрьму и он категорически отказался от своего «признания»?
Нет, не помнит, хотя адвокат Замалин писал об этом много лет во все инстанции.
— А почему, на ваш взгляд, Глушаков оговорил себя вначале?
— Я его не заставлял. Я вообще физически слабый. Да они же, подследственные, в руках милиции, а мы, следователи, доверяли ей. Передоверились. Потеряли бдительность.
Значит, «потеряли бдительность». Ну а что Жовнерович думает вообще об этих липовых делах? О проведённых Глушаковым в неволе 10 годах? О смерти осуждённого Н.С. Терени, которого в 1980 году казнили за преступление, совершенное не им? Об инвалиде В. Горелове, который ослеп в неволе, отбыв там «по ошибке» 6 лет?..
И вот я слышу вначале слова такие:
— Да-да, ужас, что получилось.
Затем, после паузы, бывший «спец» произносит:
— Но вот строители работают, так у них тоже, случается, стены падают.
И, ещё немного подумав, заключает, глядя на меня бесцветно-водянистым, потухшим взглядом:
— Вот и у нас… Я так думаю: это частный случай.
СУМКА ТАТЬЯНЫ К.
Игнатович показывает мне фотоснимки. Вот он, человек, чей облик рисовался следователю так отчётливо, что временами казалось — начинается галлюцинация. Он действительно высок, кудряв и улыбчив: «внешность, вызывающая доверие».
Тогда, осенью 85-го, послав подмётное письмо в редакцию, он ждал: вот-вот поиск сместится в сторону Витебска. Но искали там же — в районе Полоцка. И он попытался отвести следствие иначе: приехав на автобусе в Витебск, вышел вечером на «охоту». А на следующий день на обочине дороги была обнаружена новая его жертва — с запиской. Текст тот же, и подпись та же — «Патриоты Витебска». Но поиск продолжали всё там же — под Полоцком.
День, когда три группы захвата выехали на его задержание, был для Николая Ивановича тяжким испытанием. Привычка всё подвергать сомнению не давала покоя: а все ли детали учёл? Не упустил ли чего в спешке?..
Дома Михасевича не оказалось. На работе — тоже. Третья группа поехала в соседнее село. Он был там, у родственников. С упакованными чемоданами. С билетом на самолёт — в Одессу. Увидев милицию, сказал жене:
— Это ошибка, я скоро вернусь.
Его привезли в прокуратуру, ввели в кабинет, где сидел Игнатович. Ощущение было — будто материализовался призрак.
— Так вы и есть «патриот Витебска»? — спросил его Николай Иванович.
Была пауза. Михасевич молчал, но на лице его медленно проступали багровые пятна.
Перебираю фотоснимки. Вот он, Михасевич, во весь рост на лесной опушке, показывает рукой на куст. Рядом — группа людей с лопатами, среди них следователи Н.И. Игнатович и приехавший из Москвы В.А. Париц.
Вот так же однажды Михасевич велел отвезти себя к станции Лучеса под Витебском. Недалеко от песчаного карьера, где гудел экскаватор и урчали самосвалы, он показал на выемку у железнодорожной насыпи: «Здесь».
Да, именно здесь 2 февраля 1984 года нашли Татьяну К.
— А куда вы дели её сумку? — спросили его.
Он повёл группу вдоль насыпи, остановился у бетонного колодца:
— Сюда выбросил.
Колодец осмотрели, спустившись в него. Со дна достали сумку Татьяны К. с учебниками и конспектами. Ту самую сумку, отсутствие которой не помешало осудить Олега Адамова на 15 лет.
Да неужели и после мозырской истории, после суда над теми, кто выбивал из подследственных «признания», здесь, в Витебске, продолжали то же самое?
…Я спросил Олега Адамова об этом, когда мы гуляли с ним по улицам Риги. Нет-нет, не били, качал он в ответ головой. Но тогда почему же он себя оговорил? Олег менялся в лице, дрожь сотрясала его крупные руки, распечатывавшие коробку с элениумом.
— Не могу уже без этого, — оправдывался он. И спрашивал: — А вам приходилось бывать в тюрьме?..
Только потом я понял: психика человека, попавшего под следствие, фактически беззащитна и любой недобросовестный следователь множеством самых разных приёмов может совершить над ней насилие…
Я снова листаю свои блокноты. Перечитываю разработки, сделанные по материалам судебного дела Михасевича (175 томов!), изученного юристом-консультантом «Литературной газеты» И.М. Минаевым. Что же всё-таки заставляло — и не одного только «спеца» Жовнеровича, но и некоторых его коллег — много лет подряд заниматься подтасовкой и фальсификацией? Профессиональная несостоятельность, камуфлируемая амбициозной напористостью?
Да, разумеется, только ведь она ещё и поощрялась не просто слабым или неумелым прокурорским надзором, а полным его отсутствием… Да и возможен ли такой надзор под одной крышей со следствием? Ведь прокурора, пристёгнутого к проценту раскрываемости преступности, на всех уровнях прорабатывают, если процент этот не растёт. Не потому ли функция прокурорского надзора за качеством и законностью — как милицейского, так и собственного — следствия в конце концов вырождается в накачку, порождающую спешку, небрежность, а то и халтуру, непременно переходящую потом в произвол…
Главная функция прокуратуры — надзор за законностью — должна стать единственной, говорили мне и в Минске, и в Риге, и в Москве. Только отстёгнутая от процента раскрываемости прокуратура сможет в полную силу пресекать самый страшный вид показухи, когда в жертву проценту приносят человеческие судьбы.
Да не это ли стремление к парадному благополучию порождает в «рыцарях права» преклонение перед чем угодно — отчётной цифрой, начальственным окриком, телефонным звонком из центра, только не перед законом? И не в этих ли особых условиях зреет опасная уверенность в том, что закон служит им, «рыцарям права», а не они — закону?
Минуло время, когда о прокуратуре, судах и милиции в прессе публиковались лишь героические оды. Сейчас и эта сфера нашей жизни открыта для критики. Да, конечно, и здесь близятся реформы, идёт большая, глубокая работа, готовится новое — уголовное и процессуальное — законодательство. Но пока всё это готовится, в следственных кабинетах идут допросы, а в залах судебных заседаний решаются чьи-то судьбы. Кем решаются?.. Истинными юристами, для которых профессиональная честь выше ведомственных интересов? Или — «спецами» жовнеровичами, бесстыдно демонстрирующими своё косноязычие в расчёте на то, что их примут за особо одарённых выходцев из народа?
А может быть, нужно немедля всмотреться в каждого такого «выходца»? И выяснить: а не спекулирует ли тот или иной «спец» своим народным происхождением? Не прячет ли под личиной эдакого простака замшелую некомпетентность и неутолённую жажду служебного роста…
Именно эти простаки, так и не выдавившие из себя раба, не ставшие интеллигентами своей профессии, рвутся к власти, не гнушаясь ничем. Именно они, получив даже маленькую, микроскопическую власть в правоохранительных органах, становятся социально опасными. Ведь их руки тянутся не к обычной телефонной трубке, а к карательному механизму правосудия. Где гарантия, что они не запускают его сейчас против тех, кто мешает их карьерному продвижению?
Вот последние странички минского блокнота.
— …Я часто слышу: мы, следователи, не можем работать в белых перчатках, — говорил мне Игнатович. — А я не мыслю без этих «перчаток» своей работы.
— …Да, трудно психологически перестроиться. Много лет говорили одно, а делали другое. Много лет твердили, что осуждаем принцип «признания как царицы доказательства». А сами лепили дела на основе лишь признаний, неизвестно как добытых. Впрочем, по этим вот делам уже известно… Вот и появлялись у нас «спецы», готовые на всё, лишь бы выслужиться.
Игнатович перебирал в этот момент следственные листки-карточки, разграфлённые и заполненные бисерным почерком, с наклеенными в углу фотоснимками жертв Михасевича (Верховным судом СССР Михасевич приговорён к исключительной мере наказания. Приговор приведён в исполнение). Их у него в руках было тридцать шесть.
И, перебирая их, он сказал:
— Нужно не только осудить явление, нужно переделать правоохранительную систему. Мы же не переделали. Не удалили опухоль. И она дала вот такие метастазы.
Он рассыпал передо мной веером все свои тридцать шесть следственных карточек с фотоснимками погибших женщин.
Я разглядывал страшный этот веер, и мне казалось: женщины смотрят на нас обоих с выражением удивления и боли — той последней боли, навсегда перехватившей им дыхание…
ЧЕЛОВЕК НА КОЛЕНЯХ
…Судили следователей. Тех самых, витебских. Суд длился в Риге в Верховном суде Латвийской ССР около полугода. (Дело было передано туда, чтобы создать условия для максимально объективного его рассмотрения.)
Я приезжал в Ригу несколько раз. Видел подсудимых, сидевших у стены, за барьером и прозрачным пластиковым щитом, с тетрадками в руках. Слышал, как они напористо защищались. Помню, был потрясён
ГАЛЛЮЦИНОГЕНЫ И ЮГА
НАС - ДОФИГА.
..
Но мойсюрреализм не так уж опасен
Только с первого взгляда я похож
Насамоубийцу, но меня ждет награда.
Мой трюк почти безукоризнен
Только не надо спасать меняот смерти
Спаси меня от жизни.
Наверно я дерево
НАС - ДОФИГА.
..
Но мойсюрреализм не так уж опасен
Только с первого взгляда я похож
Насамоубийцу, но меня ждет награда.
Мой трюк почти безукоризнен
Только не надо спасать меняот смерти
Спаси меня от жизни.
Наверно я дерево