КОГДА МЕНЯ ОТПУСТИТ

[nowherr8r]

Старенькая маршрутка уверенно ломилась сквозь пробку короткими рывками и постоянно перестраивалась, раз за разом обгоняя на корпус окружающие иномарки. Я трясся на заднем сидении и размышлял о том, что же помогает водителю двигаться быстрее остальных. То ли опыт, отточенный годами езды по одному маршруту, то ли чисто профессиональная смесь спокойствия и наглости, которой не хватает простым автолюбителям — либо спокойным, либо наглым, но по раздельности. Часы показывали без четверти девять, и я с грустью понял, что к девяти не успеваю, и есть шанс остаться за бортом. Но вскоре маршрутка выбралась на шоссе и быстро понеслась вперед. Судя по рекламным щитам, со всех сторон наперебой предлагавшим щебень, кирпич и теплицы, мы уже были сильно за городом. Я не заметил, как задремал. А когда вдруг очнулся, маршрутка стояла на обочине, в салоне осталось пассажиров всего трое, и все они сейчас хмуро смотрели на меня.
— Госпиталь кто спрашивал? — требовательно повторил водитель.
— Мне, мне! — спохватился я, зачем-то по-школьному вскинув руку, и кинулся к выходу.
Маршрутка уехала, я огляделся: передо мной тянулся бетонный забор с воротами и проходной будкой, а за забором виднелось белое пятиэтажное здание. У проходной на стуле грелась на солнце бабулька в цветастом платке и с книжкой в руках. Ее можно было принять за простую пенсионерку, если б не красная повязка на рукаве.
— Доброе утро, — поздоровался я. — Не подскажете, госпиталь НИИ ЦКГ... ВГ... длинное такое слово...
Бабулька оглядела меня с ног до головы строгим взглядом.
— А вы к кому? — хмуро спросила она. — У нас режимная территория.
— Студент, — объяснил я, — Доброволец, на эксперимент. Я созванивался, мне сказали сегодня в девять...
— В лабораторию что ли? К Бурко? — догадалась старушка и, не дожидаясь ответа, затараторила: — Мимо главного крыльца справа обойдешь здание, сбоку за автобусом будет железная дверь, по лестнице на последний этаж, там увидишь.
Действительно, сбоку у здания желтел корпус автобуса, а сразу за ним оказалась железная дверь. Я нажал кнопку звонка, и вскоре кто-то невидимый щелкнул замком, разрешая мне войти. Я поднялся на последний этаж. Здесь было почти пусто: вдоль стен коридора тянулись банкетки, и на одной из них сидела девушка. На ней была короткая кожаная юбочка и ярко-розовые гольфы, поднявшиеся выше коленок, в верхней губе блестело металлическое колечко, а на голове были здоровенные наушники в вязаном чехле. В руке она держала смартфон, куда уходили провода наушников, и тихо копалась в нем — то ли сидела в интернете, то ли искала следующий трек. Она слегка покачивала ногой, из наушников плыло громкое ритмичное цыканье и тонуло в тишине коридора. На мое появление девушка никак не отреагировала.
— Добрый день, — поприветствовал я. — Тоже на эксперимент?
Мне пришлось повторить дважды, прежде, чем девушка вскинула глаза и сняла наушник с одного уха.
— Чо? — спросила она, а затем кивнула: — Угу. Сказали ждать тут. А ты уже был? Чего они тут дают-то?
Я помотал головой:
— Не знаю. Увидел объявление, позвонил, сказали приезжать.
Девушка рассеянно кивнула и отвернулась.
— Меня зовут Паша, — представился я, садясь рядом на банкетку. — Я из медицинского. Кафедра хирургии. У нас объявление висело.
— Чего говоришь? — повернулась девушка, снова сдвинув наушник.
— Говорю: как тебя зовут?
— Меня зовут Дженни, — ответила она.
— А по-настоящему?
Девушка с презрением пожала плечами.
— А нафига тебе? Ну, Лена. И что?
— Ничего, просто спросил... А ты тоже в медицинском учишься?
— В стоматологическом, — ответила она и снова надвинула наушники.
Я понимающе кивнул:
— И у вас тоже объявление висело?
— На, читай... — Дженни сунула руку в карман кофты и вынула смятый листок.
Это был в точности такой же листок, который я сфоткал мобильником на доске объявлений кафедры: Вниманию студентов медвузов!
Лаборатории НИИ ЦКВГФСБСВП требуются добровольцы для эксперимента с психоактивным препаратом (измененные состояния сознания) оплата 3000 руб
Неожиданно открылась дверь, и в коридор выглянул седой бородач в белом халате. Он оглядел нас, затем посмотрел на часы и разочарованно спросил:
— Что, больше никого? Ну ладно, заходите...
Мы прошли в его кабинет. Больше всего он напоминал кабинет главврача: здесь стояла кушетка, напротив нее — монументальный стол, заваленный бумагами, а рядом столик с компьютером — судя по виду, очень древним. Бородач велел нам присесть на кушетку, а сам уселся за стол, нацепил очки и внимательно нас оглядел.
— Студенты? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Значит, вкратце рассказываю: меня зовут Бурко Данила Ильич, доктор медицинских наук, заведующий кафедрой психофармакологии. Препарат, который мы с вами будем испытывать — препарат нового поколения. Не токсичен. На животных проверку прошел, разрешение на эксперимент с добровольцами есть. Если кому интересно, можно посмотреть... — Данила Ильич поднял со стола лист бумаги, помахал им в воздухе и положил обратно.
Дженни подняла на него взгляд:
— А эта штука типа ЛСД будет?
— Все, что надо, расскажу, не перебивайте! — строго одернул ее профессор. — Теперь по процедуре. Эксперимент займет три дня. Все это время придется пробыть в госпитале в экспериментальной палате. Все удобства есть. Если нужна справка для института — дадим. Будем измерять давление, пульс, энцефалограмму снимать. Ну и записывать все ваши ощущения. Вам, как будущим медикам, должно быть интересно. Деньги получите по окончании. Деньги не бог весть какие, но уж какие есть. — Профессор развел руками, а затем внимательно оглядел нас поверх очков: — Теперь еще такой момент: вы читали табличку на воротах — госпиталь военный, ФСБ России. Эксперименты тоже секретные. Поэтому вместе с заявлением об участии в эксперименте каждый подпишет бумагу о неразглашении. Такой порядок. И сразу предупреждаю: неразглашение — это значит неразглашение. Чтоб никаких там «Фейсбуков» и прочего. Потому что если выплывет, то и мне будут неприятности, и вам — ответственность. С этим понятно?
Мы кивнули.
— Теперь к вам, товарищи студенты, вопрос в лоб: кто-то из вас пробовал наркотики?
Дженни нагло вскинула руку.
— А травка считается? — спросил я аккуратно.
— Все понятно, — кивнул профессор. — Значит, сразу объясняю: то, что мы испытываем здесь — это не наркотик. Это продукт нанотехнологий, который мы разрабатываем двенадцать лет. Мы его называем психоактивным препаратом обратного действия, потому что психику испытуемого он не изменяет.
— Да ну-у-у-у... — протянула Дженни. — Я тогда пошла отсюда.
— А вы что хотели, девушка? — возмутился профессор.
— Поколбаситься, — честно ответила Дженни, глядя ему в глаза.
— Колбаситься, девушка, — строго сказал профессор, — будете в своих клубах. Вам что, деньги не нужны?
— Три тысячи? — усмехнулась Дженни. — Нет, спасибо. Я думала, у вас тут что-то интересное...
— Типа как Кен Кизи и Тимоти Лири, — поддержал я. — Добровольцы для экспериментов с ЛСД.
Профессор смерил нас таким презрительным взглядом, что я смутился и опустил глаза.
— Без пяти минут медики, — укоризненно сказал он. — Как вам не стыдно? Вы молодые, здоровые, чего вам не хватает в жизни? Вам нравится состояние неадекватности? Хотите выглядеть дебилами в глазах окружающих? Вам нравится беспричинный смех, тупость, безумство, галлюцинации, потеря самоконтроля?
— Да, — кивнула Дженни с вызовом.
— Извините, этим мы здесь не занимаемся, — строго сказал профессор. — Мы здесь занимаемся абсолютно противоположными вещами. Мы создаем ингибитор обратного действия — препарат, который поможет человеку сохранять здравый рассудок даже в искаженной реальности. Это важно для лечения многих психических расстройств. Но это не наркотик. Его принцип обратный.
— Что-то не пойму вас, — сказал я. — А в чем его принцип?
— Принцип я вам не имею права раскрывать по понятным причинам, — отрезал профессор. — Но еще раз подчеркну, что принцип обратный, чем у наркотика: если изменения реальности происходят, то происходят они не с пациентом, а с самой реальностью.
Дженни заинтересовалась.
— То есть, все-таки происходят? — спросила она. — Изменения реальности будут?
— Это нам с вами и предстоит выяснить, — внушительно ответил профессор. — Я скажу вам честно: на людях мы этот препарат еще не тестировали.
* * *
Палата, располагавшаяся рядом с кабинетом профессора, оказалась как в пионерлагере — десять кроватей в ряд. «Мы думали, больше студентов откликнется», — признался профессор. Он представил нам свою ассистентку — толстую медсестру Ксению. Она измерила нам давление, взяла анализ крови из пальца, а затем выдала новенькие полосатые пижамы и закрытые резиновые тапки, напоминавшие галоши. Нашу одежду забрали. Пижамы были как в кино у заключенных — штаны и куртка в широкую вертикальную полоску ярко-синего цвета. Дженни долго крутилась у зеркала над рукомойником палаты, пытаясь рассмотреть себя со всех сторон, но осталась недовольна. А по мне — так ей очень даже шло. Я сказал ей об этом, но по-моему она не поверила.
Нам велели ждать. Долгое время ничего не происходило, а затем пришел почему-то охранник. Он был маленького роста и тощий, но бронежилет делал его фигуру внушительной. На нем был черный костюм с нашивкой «ведомственная охрана», а на плече висел потертый автомат с коротким стволом. Охранник прошел в дальний угол и сел на крайнюю койку. Ксения принесла нам на подпись какие-то бумаги, а затем профессор торжественно вынес два одноразовых стаканчика, держа их рукой в резиновой перчатке, долил в каждый воды из крана и протянул нам.
Вода в стаканчике казалась абсолютно прозрачной, но мне почудилось, что в глубине что-то клубится едва заметными штрихами, как бывает, когда в кипятке растворяется сахар. Или показалось? Я понюхал стакан, но вода ничем не пахла. Мне стало не по себе, и вся затея показалась идиотской и опасной. Не так я себе это представлял... Ну в самом деле, зачем я в это ввязался? Тоже мне, Кен Кизи.
— Скажите, а это точно безопасно? — спросил я, понимая, что вопрос звучит глупо.
Дженни без вопросов опрокинула свой стакан в рот, затем внимательно его осмотрела, слизнула языком капельку, оставшуюся на стенке, и вернула профессору.
Настала моя очередь. Вода по вкусу оказалась совсем обычной.
— В принципе должно быть безопасно, — ответил профессор на мой вопрос. — Вы пока располагайтесь, отдыхайте. Я буду приходить каждый час навещать вас.
— А сколько нам теперь ждать? — спросила Дженни.
— Когда что-то почувствуете — обращайтесь к Ксении, — ответил профессор. — Или к Рустаму.
— Рустам — это кто? — спросил я.
— Это я, — подал голос охранник.
Он разлегся на дальней кровати с карандашом, а перед ним была развернута газета.
— Наушники мне можно вернуть? — спросила Дженни.
Профессор покачал головой:
— Это будет вас отвлекать, нам нужны чистые впечатления добровольцев. Внимательно прислушивайтесь к своим внутренним ощущениям и обо всем, что вам покажется необычным, сразу сообщайте. Договорились?
— Договорились, — произнесли мы с Дженни хором.
И профессор вышел из палаты, оставив дверь открытой.
Дженни сразу легла на кровать, закинула руки за голову и уставилась в потолок, изучая трещины. Медсестра Ксения зачем-то мыла в рукомойнике наши стаканчики. Некоторое время все молчали.
— Мне кажется, — вдруг произнесла Дженни, не сводя взгляда с потолка, — у меня в глазах красные вспышки.
Медсестра недоверчиво на нее покосилась.
— Нет, ну правда! — сказала Дженни. — Если в потолок долго смотреть.
Я лег на кушетку рядом, тоже закинул руки за голову и начал смотреть в потолок. Потолок был неровный и пыльный, с него свисали пылевые сосульки, какие можно заметить только при ярком солнечном свете. Осветительные трубки были приделаны неровными рядами, кое-где не хватало ламп. Еще на потолке был конусный датчик с проводом. А через всю комнату по потолку шла трещина, словно он собирался развалиться над головой, и все ждал момента. Я представил себе эту картину, и мне вдруг стало страшно. Я решил об этом сообщить.
— Что-то мне страшно, — сказал я.
— Чего вдруг? — отозвалась медсестра.
— Не знаю, — Я сделал глубокий вдох. — Беспричинно.
Медсестра задумчиво цыкнула зубом и ничего не ответила.
— Вы бы записали это в журнал что ли, — предложил я.
— Я запомню, — пообещала Ксения.
Я снова уставился в потолок и смотрел так долго, что мне начало казаться, будто он плавно движется на меня как большое одеяло. Я хотел об этом сообщить, но не успел.
— Вот! — крикнула вдруг Дженни. — Опять вспышка!
И на этот раз я понял, о чем она говорит.
— И у меня, и у меня! — закричал я. — Я тоже видел! Вот на том конусе, да?
— Точно! — откликнулась Дженни и радостно повернулась ко мне: — Ты правда видел, да?
Охранник Рустам звучно раскашлялся из своего угла, а затем произнес:
— Это датчик пожарный. Там сигнальный диод каждые десять секунд вспыхивает.
Мы замолчали. Мне снова показалось, что потолок начинает опускаться, но как-то говорить об этом уже не хотелось.
Я встал, подошел к распахнутому окну, облокотился на подоконник и стал глядеть на улицу с пятого этажа. Ярко светило солнце. Внизу под окном темнел битумный козырек парадного крыльца, на нем валялись бутылочные осколки и фантики. Перед входом виднелась асфальтовая площадка — справа и слева стояли скамейки, а над ними цвели кусты сирени. Вдали по шоссе неспешно катились грузовики. Из-под козырька появился, бодро перебирая костылями, какой-то парень в военной форме, доковылял до лавки и сел, выставив перед собой ногу в гипсе. Больше ничего интересного не происходило. Один раз на площадку вышли покурить две медсестры в белых халатах, они хихикали о чем-то своем. Парень в гипсе доковылял до медсестер, выпросил у них сигарету и заковылял к скамейке, но медсестры его схватили под руки, развернули и начали что-то строго выговаривать, показывая пальцем на скамейку. Через проходную вошла пожилая дама с авоськой и, прихрамывая, направилась к зданию, на ходу деловито вынимая из авоськи рентгеноснимок. Ничего интересного не происходило.
— Мягкая конструкция с вареными бобами, — вдруг пробасил за моей спиной охранник Рустам, — кто автор?
Я обернулся. Рустам все так же сидел в дальнем углу, почесывая лоб карандашом, словно и не он задал вопрос. Дженни все так же глядела в потолок. Медсестра Ксения сидела на стуле, рассматривая свои ногти.
— Вы что-то сказали или мне послышалось? — осторожно произнес я.
— Автор картины, — забубнил Рустам, — мягкая конструкция с вареными бобами.
— Сальвадор Дали, — вдруг сказала Дженни. — У него картина так называлась сумасшедшая. Там локти в пустыне стоят один на другом.
— Дали? — с интересом переспросил охранник. — Подходит, как раз четыре буквы... А тогда поэт, восемь букв, вторая «а»?
Ему никто не ответил.
— Бальзак, — наконец предположила медсестра Ксения.
— Не, — ответил Рустам, — мало букв.
— Ну, значит Бальмонт, — пожала плечами медсестра.
Рустам долго шевелил губами, а затем удовлетворенно кивнул и заскрипел карандашом. В палате снова воцарилась тишина.
— А кормить нас будут? — спросила Дженни.
— Конечно, — откликнулась Ксения. — Обед у нас в два. Еще три часа до обеда.
— А здесь какой-нибудь ларек есть, ну печенье купить? — спросил я.
— Нельзя покидать палату, — покачала головой медсестра. — А что, кому-то хочется есть?
— Нет, просто спросил.
— А может, какие-то другие симптомы? — с надеждой спросила медсестра. — Необычные ощущения? Искажения пространства? Ну или эти, как их...
— Галлюции, — подсказал Рустам.
Медсестра обернулась к нему:
— Галлюцинации, Рустам! Галлюцинации! Не галлюции! Ну ты даешь! Галлюции! — Она запрокинула голову, широко распахнула рот и оглушительно захохотала прямо в потолок. Она хохотала долго — минуту наверно.
Я посмотрел на Дженни. Дженни сидела на кровати, обняв колени, и тоже смотрела на медсестру настороженно.
— Скажите, а зачем нам здесь охранник с автоматом? — вдруг спросила Дженни, когда медсестра наконец замолчала.
— Рустам? — удивилась медсестра. — А он к эксперименту не относится.
— Но вот же он сидит, — Дженни раздраженно показала пальцем на крайнюю койку в углу.
— Он живет здесь, — ответила медсестра спокойно.
— В палате? — с ударением переспросила Дженни.
Медсестра хотела что-то ответить, но тут в раскрытую дверь заглянул профессор. На голове его теперь была каска с прозрачным забралом, поднятым вверх, а в руках он держал какую-то непонятную штуку — не то дрель, не то мясорубку.
— Ну? — бодро спросил он, оглядывая нас с Дженни. — Все нормально?
Мы покивали.
— Никаких новых ощущений? Ничего необычного?
Я пожал плечами. Дженни промолчала.
— Что-то они у нас бледные какие-то оба, — озабоченно сказал профессор, и повернулся к медсестре: — Ты им часика через два температуру померяй.
Медсестра кивнула.
— Вот и чудненько, — подытожил профессор. — Если что — я пока буду во дворе пилить.
И ушел. Вскоре со двора донесся пронзительный визг электропилы. Я вздрогнул.
— Вы тоже этот звук слышите? — спросил я.
— И я слышу! — подтвердила Дженни.
Медсестра Ксения лениво махнула рукой:
— Данила Ильич автобус свой пилит.
— Что?! — спросил я.
— Ну вы видели у входа желтый автобус? Списанный, без колес?
Дженни удивилась:
— А он разве без колес? Я как-то не разглядывала.
— У Данилы Ильича сейчас ремонт в доме, — с уважением пояснила Ксения. — А у него пациент — директор автопарка. Вот он взял по случаю списанный автобус и выпиливает окна: лоджии ими стеклить будет. Уже вторую неделю пилит. Три окна разбил по неаккуратности, и лобовое.
— Ясно... — пробормотал я.
— Если вам нужно, — доверительно продолжила Ксения, — вы у него потом спросите, может, у него лишние останутся.
— Окна? — испуганно спросила Дженни. — От автобуса?
Медсестра кивнула:
— Мне он тоже обещал одно выпилить. Я пока не знаю, куда его, может, на кухне повешу...
Мне на миг показалось, что у меня кружится голова. Я открыл рот и сделал несколько глубоких вдохов.
В этот момент во дворе послышался рассыпчатый стеклянный звон и глухая ругань. Пила смолкла. А вскоре на пороге палаты возник хмурый профессор, сжимая левую кисть носовым платком.
— Ксения! У нас есть зеленка?! — раздраженно рявкнул он, но вдруг увидел мои испуганные глаза и пояснил уже спокойным тоном: — Пустяки, царапина.
— Данила Ильич! — всплеснула руками Ксения. — Давайте ж я перевяжу!
Оба исчезли в коридоре.
Я посмотрел на Дженни, Дженни пожала плечами и покрутила пальцем у виска.
— Город на юге Москвы, — вдруг подал голос Рустам и с горечью прокомментировал: — Какие-то упоротые дебилы кроссворды сочиняют. Москва — она же сама и есть город!
— Может, пригород? — настороженно предположила Дженни. — Ну там, Зеленоград, Люберцы...
— Ага, при-го-род... — по слогам произнес Рустам и оживился: — Как раз восемь букв! — Он оглядел кроссворд и нахмурился: — Но тогда не Бальмонт... Если Бальмонт, то мягкий знак третий с конца. Чего вы там еще называли?
— Люберцы... — повторила Дженни.
— Подходит! И мягкий знак, где надо, — обрадовался охранник. — Теперь, значит, дальше у нас получается: морское животное семейства китообразных. Первая буква «ы». Вторая «и»...
Мы с Дженни снова переглянулись.
— Люберцы без мягкого знака пишется, — сухо сообщила Дженни.
— Подольск! — неожиданно осенило меня. — Подольск! Он как раз на юге от Москвы!
Рустам внимательно посмотрел на нас и одобрительно покивал.
— Ну, молодцы! Не зря вас там учат... Подольск подходит. Значит, морское животное семейства китообразных, три буквы. Первая «к», вторая «и». Если Дали было правильно, то «и» вторая, да.
— Кит? — спросил я, упавшим голосом.
— Щас... — сосредоточился Рустам. — О, подходит!
За окном снова застрекотала пила, вгрызаясь в металл. Дженни решительно вскочила, подошла к Рустаму и заглянула в кроссворд. А затем тихо вернулась и прошептала мне на ухо:
— Слушай, у него там и правда кит в кроссворде. Реально пропечатан! Это какая-то шиза.
— Надо звать медсестру! — кивнул я. — С нами что-то не так.
— Дурак, это с ними не так! — прошептала Дженни.
— Ага, конечно, — усмехнулся я. — Приняли экспериментальный препарат мы, а не так — с ними?
— По-твоему, это у нас галлюцинации? — Дженни обвела рукой палату. — Здесь по-твоему что-то изменилось?
Палата и впрямь не изменилась. Хотя выглядела странно. По потолку змеилась трещина в рваных клочьях штукатурки. Из стен во множестве торчали какие-то старые трубы, давно отпиленные и замазанные краской. Из трех окон палаты одно было наполовину закрашено сверху белой краской, другое снаружи затянуто металлической сеткой-рабицей — грязной и в голубиных перьях, и лишь третье окно открывалось и выглядело вменяемым. Впрочем, рукоятки у окон были зачем-то выдраны, и там зияли дырки.
Слева от входа на крашеной стене висела грязноватая раковина, зеркало над ней треснуло. И хотя вокруг было полно места, сама раковина располагалась именно здесь, и так неудачно, что край фаянсового бока выходил в дверной проем, и поэтому дверь в палату не могла закрыться до конца. Видно, ее не раз безуспешно пытались закрыть, но она неизменно стукалась о бортик раковины: в этом месте на двери виднелись зарубки, а на боку раковины — старый скол.
Это было так дико, что мне вдруг захотелось проверить, правда ли раковина не дает двери закрыться. Я подошел к двери и стал ее аккуратно закрывать, но дверь вдруг заклинилась, не дойдя даже до раковины. Я опустил взгляд: к линолеуму был небрежно прибит гвоздями крюк, как для полотенец, — он останавливал дверь на полпути.
— Дверь не закрывается, слепой что ли? — пробасил за моей спиной охранник Рустам.
Я обернулся на Дженни — глаза ее были круглые и растерянные.
— А... почему дверь не закрывается? — спросил я осторожно.
— А она никогда не закрывалась, — зевнул Рустам, — я тут двенадцать лет работаю. Вон упор специально прибит, чтоб такие, как вы, раковину не раздолбали. Река в Гибралтаре, три буквы, первая «н»?
— Нил, — хмуро сказала Дженни.
— Отлично, — кивнул Рустам.
Я глубоко вздохнул.
— Позовите медсестру, — попросил я. — У нас точно появились странные ощущения.
— А чего случилось? — нахмурился Рустам. — Да ты от двери-то отойди, не ломай.
— У меня ощущение нереальности происходящего, — сообщил я. — Мне все вокруг кажется диким и странным.
Охранник пожал плечами:
— Ну ляг, полежи. Она скоро придет. Во дворе наверно с профессором, слышь, автобус пилят?
Во дворе действительно надрывно скрежетала пила.
— И все-таки, позовите ее! — решительно попросил я.
Рустам поморщился, отложил кроссворд и неохотно поднялся, придерживая автомат. Он подошел к окну, высунулся по пояс, открыл рот и вдруг оглушительно заорал:
— Сука, для кого урна?!! Урна для кого?!! Я тебе говорил, на лавке не курить?!! — Он обернулся к нам с пылающим от гнева лицом и объяснил: — Козел, я убью его!!! На лавке курит, потом вокруг бычки валяются!!! А меня за них комендант дрючит!!! — Он снова высунулся в окно и заорал: — Ты чо, не понял?!!
Дженни бросилась к свободному окну, я кинулся за ней. Во дворе на лавке сидел парень в гипсе и что-то объяснял жестами Рустаму, а затем вдруг показал средний палец. В следующий миг послышался угрожающий лязг, а следом грохнул выстрел, и комната наполнилась едким пороховым дымом.
— Козел, ты кому это показал?! — орал Рустам, высунув из окна дуло своего автомата.
Грохнул второй выстрел. Мы с Дженни глянули в окно: по двору несся прыжками парень с загипсованной ногой, нелепо виляя и размахивая костылями.
Грохнул третий выстрел.
— Бежим отсюда!!! — шепнула Дженни, дернув меня за рукав.
Взявшись за руки, мы выскочили из палаты и понеслись вниз по лестнице. Железная дверь во двор была приоткрыта — через нее тянулся толстый электропровод. Мы выскочили наружу. В лицо ударил запах сирени и металлических стружек, в уши ворвался визг пилы. Автобус, стоявший рядом со входом, оказался и вправду без колес. Внутри копошились медсестра Ксения и профессор Данила Ильич. Он сжимал перебинтованной ладонью дисковую пилу. Край отрезного диска торчал из автобуса наружу, оставляя за собой длинную прорезь и осыпая все вокруг густыми оранжевыми искрами.
— Вперед! — толкнула меня Дженни, и мы ломанулись к проходной напрямик сквозь кусты.
Нас никто не преследовал. Бабки на проходной тоже не было. Мы выскочили за ворота, и как по команде остановились.
— Куда мы бежим? — спросил я растерянно.
— Не знаю, — тоже растерялась Дженни.
— Мы не можем никуда бежать из больницы! Мы же сейчас под действием препарата... У нас галлюцинации. Мы в пижамах, в конце-то концов! Нам надо вернуться в палату и дождаться, пока нас отпустит...
— Без меня, — уверенно сказала Дженни. — Я туда не пойду. Псих с автоматом, профессор, который распиливает автобус для лоджии, дверь эта не закрывающаяся... Без меня. Ты что, не понял, что они там все обдолбанные? Сидят свои препараты варят и проверяют на себе.
Я покачал головой.
— Он же объяснил, что это не наркотики.
— А что это тогда? — спросила Дженни. — Что? Ты вообще понял его объяснение, что это?
Я покачал головой:
— Он что-то говорил про нанотехнологии, и про то, что это обратная противоположность наркотикам. И сознание пациента не изменяет. А меняет саму реальность.
— Так я и говорю, — кивнула Дженни. — Препарат приняли мы, а обдолбанные — все они.
— Так не бывает, — возразил я. — Говорю, как будущий медик.
— Но он именно это нам и втолковывал! — возразила Дженни. — Что с нами будет все в порядке, а изменится реальность. Вот мы и оказались в обдолбанной больнице. Как ее название... — Дженни вдруг уставилась куда-то за мою спину, и глаза ее расширились.
Я испуганно обернулся, но вокруг ничего не происходило: светило весеннее солнце, а проходная была по-прежнему пустой. А на воротах сияла алая табличка с золотыми буквами. Я с изумлением прочел: Центральный клинический
военный госпиталь
Федеральной службы безопасности
святого великомученика Пантелеймона
— Эта надпись была такой, когда ты сюда шел? — спросила Дженни шепотом.
— Табличка вроде была, — признался я. — А вот надпись я не читал...
Неожиданно сзади послышался треск веток, и мы резко обернулись. Из кустов сирени бочком выходила бабулька-вахтерша в цветастом платке — теперь я с ужасом заметил, что на ее платке нарисованы совокупляющиеся в разных позах Микки Маусы. Видимо, у меня на лице появилось изумление, но бабка истолковала его иначе:
— До корпуса далеко ходить, — объяснила она, кивнув на кусты, — когда тепло, и тут можно.
— Скажите, — спросила Дженни у бабки, — это госпиталь ФСБ святого Пантелеймона?
Бабка указала рукой на табличку:
— Читать умеете? Для кого написано-то?
— А какое отношение Пантелеймон имеет к ФСБ? — спросил я.
Бабка смерила меня презрительным взглядом — от воротника пижамы до резиновых тапочек.
— Святой Пантелеймон, когда был в вашем возрасте, — начала она назидательно, — нашел на улице мертвого ребенка, которого укусила ядовитая ехидна. Он стал молиться Господу, чтобы мальчик ожил, и чтобы ехидна взорвалась на куски. Господь выполнил обе эти просьбы, и с тех пор Пантелеймон стал врачом. Жития святых читать надо! — закончила старушка и кивнула на свой стул, где лежала книжка. — Ясно?
— Ясно... — сказали мы с Дженни, переглянувшись.
— А мученик Пантелеймон, — закончила бабка, — мучительную смерть принял: ему отсекли голову, а из раны потекло молоко.
Мы потрясенно молчали.
— А вы откуда такие полосатые? Матросы что ли? — Бабка указала пальцем на наши пижамы. — Матросы — это не к нам, у нас только сухопутные части лечатся.
— Но... — начал я, удивленно вскинув брови.
— Не пущу, — сурово покачала головой бабка. — У нас режимная территория. Идите отсюда, матросы, идите.
* * *
Мы сидели с Дженни на пустой автобусной остановке и глядели, как мимо прокатываются грузовики. На нас никто не обращал внимания.
— Вот я дура, — с чувством произнесла Дженни. — И зачем я вообще в это ввязалась?
Она качнула ногой, и резиновая галоша упала в песок. Ногти на ноге у Дженни оказались покрашены в ярко-красный цвет.
— А действительно, зачем ты в это ввязалась? — спросил я.
— А ты зачем? — с вызовом повернулась она.
— Ну... — я пожал плечами. — Знаешь, медики всегда на себе испытывали разные лекарства...
— Вот не надо только брехать, — перебила Дженни. — Скажи честно: увидел объявление и решил покушать психоактивных препаратов. На халяву, да еще за деньги.
Я поморщился.
— Не совсем так. Видишь ли, я читал Кена Кизи, Тимоти Лири, Макенну, Кастанеду... И...
— И? — требовательно спросила Дженни.
— И, в общем, ты права, — согласился я, наконец. — Увидел объявление, стало интересно, повелся... На хрена мне это было? Какой-то препарат, хрен знает какой вообще... Я ж раньше ничего толком не пробовал. Так, пару раз покурить друзья дали...
Дженни поддела галошу кончиками пальцев, ловко подкинула и надела на ногу.
— Я тоже кроме травки ничего не пробовала. Хотя нет, вру. Однажды мне подружка в клубе какую-то таблетку дала, но у меня уже было полстакана вискарика, так что я ничего не разобрала толком, только башка утром болела... Слушай, Пашка, а как ты думаешь, оно все три дня нас так плющить будет? Этот профессор сказал, три дня...
Я пожал плечами:
— Не знаю. Мне кажется, уже стало отпускать потихоньку.
— Это ты как определил? — усмехнулась Дженни.
— Ну, вроде уже давно сидим, а никакой дикости вокруг не видно...
— Дикости не видно? — изумилась Дженни. — А вон туда посмотри...
Я проследил за ее взглядом и увидел на той стороне шоссе здоровенный столб, на котором красовался рекламный плакат. Верхний угол плаката занимала толстая физиономия гаишника с рукой, важно поднимающей полосатую палку, а огромные буквы гласили: «ВОДИТЕЛИ! УВАЖАЙТЕ ТРУД ПЕШЕХОДОВ!»
Я закрыл лицо ладонями и помассировал. Затем прижал кулаки к закрытым векам и яростно тер глаза, пока передо мной не поплыли пятна самых ярких расцветок. Затем снова открыл глаза. Плакат никуда не исчез — он все так же маячил над дорогой. А за ним на бетонном заборе я теперь явственно разглядел длинный желтый транспарант, на котором черными буквами значилось без знаков препинания: «БАНИ ПЛИТКА НАДГРОБИЯ ДЕШЕВО», и стрелка указывала куда-то за угол, хотя угла у забора не было — он тянулся вдоль шоссе, сколько хватало глаз.
— Ну как? — ехидно поинтересовалась Дженни.
— Плохо, — признался я. — Ты тоже все это видишь, да? Плакат? И вот то, желтое?
— И еще мужика, который перед собой матрас толкает по обочине шоссе... — кивнула Дженни.
— Где? — изумился я. — Ой, точно... Слушай, а зачем он матрас по шоссе толкает? Грязно ведь, и порвется...
— Ты меня спрашиваешь? — возмутилась Дженни. — Он уже километра два прошел, пока мы тут болтаем, скоро до нас доползет, вот сам и спросишь.
Я только хотел сказать, что пора отсюда сваливать, но как раз к остановке подрулил старенький зеленый автобус с табличкой на лобовом стекле «ЗАКАЗНИК-2» и призывно открыл переднюю дверь. Мы вошли внутрь. В салоне сидели хмурые таджики в одинаковых строительных безрукавках оранжевого цвета, и каждый держал в руке черенок от лопаты.
— Курсанты, что ли? — звонко крикнул водитель, вглядываясь в наши лица.
— Студенты, — ответил я.
— А я сразу понял: полосатые, значит, матросы! — крикнул он, стараясь перекрыть шум мотора. — Вы на митинг тоже?
— В Москву, — сказала Дженни.
Водитель удовлетворенно кивнул.
— А что у вас за пассажиры? — спросила Дженни, настороженно покосившись на таджиков в оранжевых безрукавках.
— Это нелегалы! Асфальтщики! — охотно сообщил водитель, прижав ладонь ко рту — то ли для секретности, то ли чтобы перекричать шум: — Звонок помощника губернатора: всех оранжевых срочно на митинг. Собрались, поехали.
— А палки им зачем? — продолжала Дженни.
— Российский флаг нести дадут! — объяснил водитель.
— А для чего у вас на торпеде кочан капусты лежит? — не унималась Дженни.
Я перевел взгляд и остолбенел — действительно, прямо перед водителем, заслоняя обзор, лежал громадный кочан.
— Подарили! — с гордостью улыбнулся водитель, нежно похлопал кочан ладонью и пояснил со значением: — Женщина подарила.
Я ткнул Дженни в бок локтем и прошептал:
— Прошу тебя, не спрашивай больше ничего! Я не знаю, что мне делать с этой безумной информацией, у меня скоро башка от нее взорвется!
Но водителя было не остановить.
— У меня брат, — почему-то сообщил он не к месту, но гордо, — капусту возил на «Газели». Шесть раз в аварию влетал и переворачивался. В итоге без руки остался. А капуста в кузове цела. Вот вы, студенты, объясните, как такое бывает?
Я глубоко вздохнул, надув щеки. Водитель явно ждал ответа.
— Всякое бывает, — сказал я. — Вот у вас бывает состояние, когда все люди вокруг кажутся сумасшедшими? И вы слышите речь, но не понимаете смысла?
Дженни больно пихнула меня локтем.
— Смысл — он всегда есть, — философски заметил водитель. — Просто его увидеть надо. Смысл я вам объясню: с тех пор я перед собой всегда кочан вожу. Считай, мой талисман. Если он цел будет, то и со мной ничего не случится. — Водитель снова нежно посмотрел на кочан и доверительно пояснил: — Обычно у меня маленький. А этот — знакомая женщина подарила.
— А пристегиваться не пробовали? — не выдержала Дженни.
— Пробовал, — кивнул водитель, — и иконку Николая пробовал. Но кочан лучше.
— Пристегивайтесь, пожалуйста? — попросила Дженни. И повторила, нежно вытягивая слова: — Пожа-а-алуйста.
Водитель внимательно на нее посмотрел, а затем пожал плечами и покрутил пальцем у виска.
Вдоль шоссе проносились рекламные щиты. Я старался в них не вчитываться, но это не удавалось: глаза сами цеплялись и прочитывали каждый лозунг. Большинство из них оказывались просто абсурдным набором слов, было совсем непонятно, что там рекламируется. С одного плаката скалился неопрятного вида мужик, а надпись спрашивала «НЕ ХОЧЕШЬ ТАКОГО СОСЕДА?» На другом, совсем черном, виднелось жутковатое и лаконичное «ЖДЕТ РЫБА». Попадались плакаты довольно понятные — «ВЫХОД ВСЕГДА — СЕТЬ!» или просто «ЗАКУПИСЬ!», но неясным оставалось, к чему они призывают и что имелось в виду, потому что никакой другой информации там не было. Иногда слова на плакате отсутствовали вовсе — только фотография дома и длиннющее число, которое для цены выглядело слишком длинным и разнородным, а до телефонного номера не дотягивало по числу знаков. А иногда вместо слов появлялась откровенная тарабарщина — вроде того щита, где разноцветно сияли набросанные в полном беспорядке буквенные конструкции: «ВЫ — КАЧЕСТ — НАД — ГОДНО — ВЕННО — ЁЖНО». Если и попадались вполне разумные с виду заявления, то их смысл, если вдуматься, стремительно ускользал.
— Смотри, — обратился я к Дженни, — Вот что это имелось в виду: «СВАДЕБНЫЕ ПЛАТЬЯ — СУПЕРСКИДКИ. РАСПРОДАЖА ВЕСЕННЕЙ КОЛЛЕКЦИИ»?
Дженни пожала плечами:
— Поторопиться с женитьбой, пока есть дешевое платье.
— Нет, а что вообще такое «весенняя коллекция свадебных платьев»? Кто их коллекционирует? Почему весенняя?
Дженни поморщилась.
— Вопросы не по адресу, я тут сама обалдеваю, — ответила она, — Ты вот лучше на это посмотри...
Я глянул, куда она указывала пальчиком, и увидел абсолютно черный щит с алыми строчками внизу: «ОПЯТЬ ПРОБЛЕМА С НАРКОТИКАМИ? ТЕПЕРЬ ДОСТАТОЧНО ПРОСТО ПОЗВОНИТЬ...» — и номер телефона.
— Предлагаешь позвонить? — усмехнулся я. — Вот только как понять, там лечат или продают?
— Или принимают доносы, — заметила Дженни.
Звучало логично.
— А вот смотри, — я показал ей магазин на обочине: — «Таможенный конфискат». Прикинь, сколько надо каждый день конфисковывать у пассажиров разной всячины, чтобы целые магазины открывать? — Я задумался. — Хотя если не у пассажиров, а у бизнесменов, и целыми вагонами... Все равно непонятно, откуда столько. Бизнесмены же не идиоты, постоянно на одни грабли наступать и нарушать закон, теряя свои вагоны.
Дженни пожала плечами.
— Это не конфискованное, а ворованное, все знают. Таможня просто ворует, а здесь продает.
— Абсурд, — сказал я. — И эта система так давно и открыто работает?
Неожиданно вмешался водитель.
— Да никакой это не конфискат! — сообщил он. — Врут они все! Я знаю эти магазины, они все на одном китайском складе в Клину закупаются. Просто название такое, чтоб народ шел.
Я опешил.
— Совсем бред получается! Выходит, магазин продает не ворованное, но специально обманывает, будто оно ворованное, потому, что ворованное люди покупают охотнее?!
— Пусть это будет сегодня нашей самой большой проблемой, — миролюбиво заключила Дженни.
Автобус свернул на лепесток и выехал на МКАД. Здесь оказалось на удивление свободно — МКАД был почти пуст. Водитель вдруг обернулся к нам почти всем корпусом и широко улыбнулся — мы с ужасом увидели, что все зубы в его рту стальные.
— Вот за что я люблю МКАД, — начал водитель, с азартом, — это за неожиданности! Никогда не знаешь...
— На дорогу смотри!!! — заор

[Dargin]

Нужная тема в нужное время)

[Аксолотль]

Ахахаха!!! :) )))

[Гость]

был такой советский сатирический журнал с картинками "Крокодил". Вот напомнило картинки оттуда.

[On Caterpillar]

Круть!! Читается на одном дыхании! :)

[al201112]

http://lleo.me/arhive/2012/otpustit.htm
первоисточник.
Каганов вроде психиатр?

[VAL]

Класс. Ща коту дам почитать, он как раз только с охоты прилетел..

[powerslave]

Респект автору! Креативно и грамотно. Сам давно хочу что-нибудь в таком роде выдать...

[Psychedelic Girl]

Хах, капееееец! :lol: Не дай бог в такой эксперимент попасть)))

[PivnoyViking]

Знакомые ощущения :rolleyes: У меня началось, когда под добом включил в 5 часов утра радио с новостями, послушал и охуел, только недавно стало попускать.

[VAL]

У нас с приходом обамы такой вот дурняк начался.

[JustMarat]

Читано давно в чьем-то богом забытом ЖЖ, понравилось. Вспомнилось и перечиталось с удовольствием

[Kongeno]

После дичайшего глубокого тусиби (пи?) на кухне пытались с тем же эффектом новости смотреть)