ОХОТА НА МАНЬЯКА

Статьи и короткие литературные произведения, творчество на страничку и более.
Аватара пользователя
PSYHORROR
Обратиться по никнейму
Радиоволна
Сообщения: 2440
Зарегистрирован: 09 окт 2012, 09:24
Репутация: 454

ОХОТА НА МАНЬЯКА

Сообщение PSYHORROR »

 


История крушения одной карьеры





Но и подконтрольная власть разве не кружит голову соблаз­ном быстрого самоутверждения? Мечтой о карьерном взлёте?.. В этой части, рассказывается не только о разоблачении мань­яка, наводившего ужас на женское население города Витебска и его окрестностей. А ещё о том, как попытка следователей сделать карьеру на чужих изломанных судьбах привела их на нары.


 


МЕТАСТАЗЫ


 


Эта история похожа на смерч, пронёсшийся сквозь десятки судеб, одни — навсегда искалечив, другие — трагически обо­рвав. Вот примерные его масштабы.


 


В районе Витебска и Полоцка с 1971 года 14 лет подряд погибали от рук одного преступника молодые женщины; каждый год их число росло; за это время в 11 судебных про­цессах было осуждено 14 невиновных людей; когда действи­тельный виновник был схвачен, один из таких осуждённых успел отбыть в неволе более 10 лет; другой, после 6 лет не­свободы, полностью ослеп и выпущен как «не представляю­щий опасности»; третий, приговорённый к исключительной мере наказания, лишён жизни; четвёртый пытался лишить себя жизни сам, но его успели вытащить из петли.


 


Четвёртого я видел. Ходил с ним по паркам и улицам Риги, где вот уже полгода длился суд над группой следователей, сфабриковавших его дело. Я видел, как этого рослого тридцатилетнего человека колотила дрожь, когда он расска­зывал подробности своего «дела», как выпрыгивали из его трясущихся рук успокоительные таблетки.


 


В этой истории неразрывно сплелись безответственность и карьеризм недалёких людей с мужеством тех, кто шёл ради ис­тины на конфликт; профессиональная несостоятельность — с профессионализмом высочайшего класса. Честь и бесчестье, враньё и правда сошлись в этой истории, как в поединке.


 


Я листаю блокноты с записями бесед — в Риге, Минске, Москве. С чего начать? Может быть, с этих вот событий…


 


Вечером 13 января 1984 года студентка Татьяна К. ушла из об­щежития в сторону станции Лучеса, что в двух километрах от Витебска. Она не вернулась ни на следующий день, ни через неделю. Нашли её 2 февраля под железнодорожной насыпью.


 


А в промежутке между этими двумя эпизодами, 24 января, в Минске проходило совещание работников республиканс­кой прокуратуры. Оно носило чрезвычайный характер — в нём участвовал Генеральный прокурор СССР А.М. Рекунков.


 


Тогда ещё не прошёл шок от мозырского дела, о котором рассказал собкор «Известий» Н. Матуковский в статье «Тень одной ошибки». Ещё говорили о том, как пятеро задержанных признались в жестоком убийстве инспектора рыбоохраны и следователя прокуратуры и уже были осуждены, когда вдруг, в апреле 1983 года, нашлись истинные убийцы, успевшие за это время совершить десятки грабежей и убить двух милиционе­ров. У этих-то бандитов и был обнаружен недостающий «вещдок» — пропавший пистолет инспектора рыбоохраны.


 


Собственно говоря, поводом для совещания был этот редкий по тем временам мозырский перевертыш. Ведь в ре­зультате него лишились своих постов прокурор и министр внутренних дел республики, их заместители; отстранён судья, вынесший приговор тем пятерым, несмотря на то они дважды на суде рассказали, как следователи выбивали у них «признания»; отданы под суд следователи; исключён из партии и снят с должности известный в Белоруссии «спец» по раскрытию убийств — следователь по особо важным де­лам Жовнерович, проводивший дополнительное следствие и «не заметивший» процессуальных нарушений. А он, меж­ду прочим, считался лучшим в Белоруссии следователем, был осыпан почестями и наградами, не раз бывал то автором, то героем газетных очерков и даже снялся в посвященном ему документальном фильме.


 


О чём же говорилось на совещании? В газетном сообще­нии лаконично сказано: обсуждались «задачи по обеспече­нию строжайшего надзора за соблюдением законности». Как их намеревались решить? «Намечены конкретные меры…» Какие именно, кроме, разумеется, замены провинившихся? Об этом — ни слова.


 


Ну а пока шло совещание, «наметившее» таинственные «конкретные меры», пока в прокуратуре готовили ответ и от­правляли его в Москву, труп несчастной Татьяны К. обнару­жили, началось следствие, был заподозрен молодой шофёр Олег Адамов, работавший 13 января неподалёку от железной дороги, в песчаном карьере. Его вскоре арестовали якобы за хулиганство, и через несколько дней беспрерывных допросов он признался. И показал место под насыпью — здесь убил. Правда, никак не мог толком объяснить, куда дел сумку, в которой, по свидетельству подруг, Татьяна носила учебники и конспекты. Сумку так и не нашли. Адамова же в начале 1985 года приговорили к 15 годам. (Это он пытался в тюрем­ной камере лишить себя жизни, но об этом — позже.)


 


А вот что ещё произошло в том роковом 84-м, отмечен­ном чрезвычайным совещанием Белорусской прокуратуры: число погибших женщин в районе Витебска и Полоцка дос­тигло рекордной отметки. Преступник, который раньше ограничивался двумя, тремя, иногда даже пятью жертвами в год, в этот достопамятный 84-й погубил 12 человек… Шёл 13-й год его вакханалии, и убийства для него, как выясни­лось, стали разновидностью спорта.


 


Да, разумеется, безнаказанность, развязавшая ему руки, была результатом следственного заблуждения. В прокурату­ре предполагали, что убийства совершают разные люди. Но почему эта версия была единственной? Почему в первые годы даже не попытались объединить следственные материалы, посмотрев на них с другой точки зрения: а может быть, дей­ствует один человек?


 


Не потому ли, что другая точка зрения воспринималась в Белорусской прокуратуре как опасное вольнодумство?.. Ведь когда следователь Н.И. Игнатович в той, мозырской, исто­рии посмел усомниться в виновности обвиняемых и в пра­вильности действий авторитетного «спеца» Жовнеровича, его тут же вывели из следственной группы. Но Игнатович, не ус­покоившись (не мог успокоиться, понимая, что следствие дви­жется по катастрофическому и для обвиняемых, и для обви­нителей пути!), пошёл до конца — написал на имя тогдашне­го прокурора республики А.И. Могильницкого докладную.


 


Результат? Докладную обсуждал высочайший в респуб­лике кворум лиц, державших в руках весь механизм след­ствия. И первый заместитель министра внутренних дел Бе­лоруссии П.С. Жук с раздражением назвал поведение Нико­лая Ивановича «несерьёзным», а его самого — «мальчишкой». Именно так — «мальчишкой», который навязывает обсужде­ние давно решённого вопроса.


 


И вот позади мозырская история, другие уже руководи­тели держат в руках бразды управления следственным меха­низмом, но и новое руководство не торопится взглянуть по-новому на загадочную историю гибели женщин. А дни, каж­дый из которых мог для кого-то стать последним, шли. А преступник продолжал на дорогах Белоруссии свою страш­ную охоту.


 


И тот же «мальчишка» Игнатович однажды настоял, чтобы ему передали следственные материалы по всем этим убий­ствам — и нераскрытые, и те, что «прошли» через суд. Он читал их медленно. Перечитывал. Вписывал в специальные след­ственные карточки обстоятельства гибели женщин. Карточек к тому времени было уже больше тридцати. Заполнив их, Иг­натович увидел характерные подробности: все женщины гиб­ли неподалёку от дорог: все были задушены одним способом — резко стянутой косынкой, шарфом или пучком травы. Совпа­ло и другое… Преступный почерк был один. И поиск начался.



ЧЕЛОВЕК — МАСКА?


Если бы я верил в Рок, то, наверное, сейчас написал бы, что вся эта многолетняя жуть была ниспослана свыше как ещё одно испытание: сумеют ли хоть на этот раз доблестные ры­цари права защитить людей от одержимого тёмными страстя­ми монстра?.. Но не верю я в Рок. И то, что произошло, счи­таю логическим продолжением мозырской истории. Тогда вместо глубокого анализа и кардинальных перемен пошли на поводу у известного стереотипа — «кадры решают всё». И, сменив руководство, оставили нетронутым то, что уже давно сложилось в недрах системы. И следственно-судебные жер­нова перемалывали судьбы ни в чём не повинных людей, а преступник продолжал на дорогах поиск новых жертв.


 


…Следователь Игнатович набросал на карте путь следо­вания каждой потерпевшей. Оказалось: все намеченные мар­шруты стягивались от Лепеля и Витебска к Полоцку. Зна­чит, преступник живёт там?.. Те немногие, кто видел у доро­ги женщин, потом погибших, говорили, что они садились в автофургон. Но одна из них уехала на попутном «запорож­це» тёмно-красного цвета — припомнила позже её подруга. Так кто же он, этот безумный «охотник»? Может, и в самом деле сумасшедший?


 


Но способен ли человек, лишённый разума, действовать так осторожно и продуманно столько лет? Ведь он ни разу не оставил на месте преступления вещей погибших, хотя нападал на них не ради грабежа. Он, несомненно, где-то ра­ботал. Причём должность позволяла ему свободно распоря­жаться временем и служебной машиной. Он мог быть води­телем, техником, механиком, предположил Игнатович. Воз­раст? От 32 до 42 лет. Наверняка уроженец Витебской области, хорошо знает эти места. Образование? Скорее все­го, средне-специальное. Вероятнее всего, не судим. Рост? 175 — 185 сантиметров. Волосы вьющиеся, русые. Вне­шность, вызывающая доверие.


 


Когда Игнатович показывал мне свою разработку, я уже знал: перечисленные подробности совпали так, будто сле­дователь обладал даром ясновидения. Сказал ему об этом. Он взглянул пристально (а взгляд у него, надо сказать, тяжё­лый), усмехнулся: «Нет, я не мастак по этой части. У меня здесь никакой мистики». И стал объяснять, из каких след­ственных данных возникли его предположения.


 


Итак, внешность, вызывающая доверие. Откуда извест­но? А с другой внешностью, объясняет Игнатович, он не смог бы так легко заманивать в машину женщин. Русые волосы? Его мельком, со спины, видела подруга той, которая села к нему в «запорожец». Так, понятно. Ну а что он за человек? Несомненно — с садистскими отклонениями. Они, судя по всему, обострялись у него летом и осенью. Патологически жесток, развращён, но дерзость его сочетается с хитростью и предусмотрительностью. Тип достаточно исследованный, о нём можно прочесть в специальной литературе.


 


Были ли в разработке не подтвердившиеся предположе­ния? Были. Предполагалось, что преступник холост. Оказа­лось — семейный. Правда, образ жизни вёл довольно замк­нутый, близких друзей не было, но и ничем особенным, кро­ме разве регулярного чтения журнала «Человек и закон», среди своих сослуживцев и соседей не выделялся. Не подтвердилось и предположение о его беспартийности. Он не просто числился в парторганизации совхоза, а делал всё, что­бы его активность заметили. Её заметили и даже выбрали его делегатом на районную партконференцию.


 


Человек-маска? Фанат двойной жизни, доведённой до апокалипсического абсурда? Психиатры выяснили: обладал сформировавшимся ещё в молодости комплексом сексуаль­ной неполноценности, от которого, впрочем, легко было избавиться, обратись он вовремя к врачу. Комплекс этот по­рождал в нём агрессию. Однажды она привела его к преступ­лению.


 


Сейчас известно: случилось это в 1971 году. Расследова­ние вёл известный «спец» по раскрытию убийств, который привлёк невиновного, отбывшего в неволе более 10 лет. А у непойманного преступника «приключение» повторилось. С тех пор тяга к «приключениям» у него усиливалась, как го­ворят психиатры, по принципу закрепления. Иными слова­ми, следствие и суд, отправлявшие в неволю невиновных, все четырнадцать лет фактически выращивали это редкое по сво­ей жестокости чудовище.


 


Игнатович был первым, кто это чудовище «увидел». Его образ возникал постепенно, из собранных следователем под­робностей, вначале — неясный, затем — всё более отчётли­вый, словно являлся из тьмы на свет, приближаясь медлен­ным, пружинистым шагом, сияя издалека белозубой улыб­кой, обещавшей развлечь чем-то неожиданным и приятным… В этой «маске» Игнатович предположил и та­кую подробность: преступник может быть внештатным ра­ботником милиции. Так и оказалось: он был дружинником.


 


Когда на дорогах Белоруссии милиция стала останавли­вать автофургоны и красные «запорожцы», проверяя доку­менты водителей, он тоже вместе с другими дружинниками проверял. Можно сказать — «ловил самого себя». И видел: поиск неуклонно сдвигается из Витебской области к Полоц­ку, всё ближе к его посёлку Солоники. И однажды, заволновавшись, стал отводить след: написал — изменённым почер­ком — в областную газету «Витебский рабочий» о том, что гибель женщин — это месть мужчин своим изменницам. А подписался так: «Патриоты Витебска».


 


И следователь Игнатович понял: преступник не только «отводит от Полоцка». Он ещё и ориентирует следствие на тех, кто был близок с его жертвами. Именно по этому про­стому пути шёл авторитетный в прошлом «спец» Жовнерович, ведя за собой и других следователей.


 


На этот раз действия всех звеньев следственного меха­низма были предельно энергичными и точными. Специаль­но созданное отделение уголовного розыска и все его опера­тивно-следственные группы, уже почти год проверявшие водителей автофургонов и красных «запорожцев», сосредо­точили поиск в районе Полоцка. Позади была громадная работа оперативной службы милиции: ещё раз обследованы тысячи психических больных; учтено более 200 тысяч машин, и среди них — 7 тысяч красных «запорожцев», водителям которых случалось подвозить женщин. Теперь же следствие располагало письмом с явно изменённым почерком.


 


Даже если бы почерк был не изменён, как найти иголку в стоге сена? Нужно по соломинке перебрать его весь. И по мало-мальски сходным почеркам проводить искуснейшую графологическую экспертизу. Но выхода не было, и «стог» стали «перебирать». Исследовали 80 тысяч квитанций, под­писчиков газеты «Витебский рабочий»; 312 тысяч карточек в паспортных столах; больше 18 тысяч жалоб и заявлений… Всего — 556 тысяч образцов почерка!.. Работа оказалась от­нюдь не бесполезной: попутно раскрыли сотни разных на­рушений и даже преступлений.


 



Среди прочих взяли образец почерка и у владельца красно­го «запорожца», живущего под Полоцком, в посёлке Солоники, заведующего совхозными ремонтными мастерскими Ген­надия Михасевича, отца двоих детей, дружинника, 1947 года рождения. Его почерк с тем, что в письме, не совпал, и Михасевич, несколько успокоившись, стал собираться в отпуск. А тем временем эксперты изучали всю документацию, которую он вёл в последние годы. И увидели: там, где документы были заполнены в спешке, почерк, меняясь, становился похожим на тот, что в письме. И Михасевича решено было задержать.


 


БЫВШИЙ «СПЕЦ»


Что же помешало следствию сделать всё это на 14 лет рань­ше? Какой «механизм торможения»?.. Услышать ответ на этот вопрос я надеялся и от бывшего «спеца» следственной рабо­ты, теперь — скромного пенсионера Жовнеровича.


 


Он невысок, сед. Снимая пальто, заговорил о неровной погоде — в Минске в тот момент то выпадал снег, то моро­сил дождь. А садясь за стол напротив следователя из Моск­вы Виктора Анисимовича Парица (старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР, государственный советник юстиции 3-го класса.), пригласившего его на допрос, по-стариковски вздохнул: «Голова — как набитая, давление скачет». Я сидел за другим столом и, листая лич­ное дело бывшего «спеца», ждал, когда Виктор Анисимович закончит с ним разговор.


 


— Вот здесь вы тогда написали, что кровь пострадавшей была обнаружена в доме на полу, — Париц показывает страницу раскрытого уголовного дела, — но экспертиза та­кого не подтверждала. Это же подтасовка. Зачем?


 


— Эх-хе-хе, — длинный вздох в ответ. — Поторопился, значит.


 


— А прочтите здесь… Это же выдумка!


 


— Я извиняюсь, где-где?..


 


Бывший «спец», склонившись, читал, жуя губами, потом откинулся на стуле:


 


— Ну, видно, мне так вообразилось.


 


А я тем временем вчитывался в текст характеристик из­вестного в республике следователя, который, оказывается, мог вписать в следственные документы то, что ему «вообра­зилось». В одной: «…передаёт опыт студентам юридическо­го факультета». В другой: «…достоин присвоения звания «Заслуженный юрист БССР»».


 


— Вы написали то, — продолжал Париц, — чего не было. А это решало судьбу человека.


 


— Не разобрался, значит. Умысла не было, — твердил бывший «спец».


 


И тут, листая личное его дело в обратном порядке, когда, где-то в 50-х годах, его специальность ещё называлась «народ­ный следователь» и подчёркивалось его крестьянско-бедняцкое происхождение, натыкаюсь на такие строчки в характери­стике: «…не может изложить основной мысли прочитанных произведений. Язык беден. Кругозор узкий. Рекомендовано усиленно читать юридическую и художественную литерату­ру». Внял ли он этому совету?


 


В памятном 83-м, когда из Москвы в Минск приехала группа следователей, чтобы выяснить причины мозырской ошибки, Жовнерович оправдывался перед ними так: «Обшибся…», «Не прошло через моё сознание…». Затем разувался, по­казывая обмороженные сорок лет назад ноги с усечёнными пальцами, чтобы разжалобить коллег. Леонид Георгиевич Прошкин (следователь по особо важным делам при Гене­ральном прокуроре СССР, старший советник юстиции), руководитель группы, просил его обуться, а тот не торопился: «Инвалид я, видите…»


 


Но главное открытие было впереди. Когда стали разби­раться в «обшибках» бывшего «спеца», выяснилось: подслед­ственных, оговоривших себя, в милиции били. Одного били головой о сейф, другого — снятым с ноги сапогом в лицо. Третьего — подвернувшимся под руку томом Уголовного кодекса БССР, наверное, чтобы не питал лишних иллюзий. А свидетеля-подростка переворачивали вверх ногами и тряс­ли. «Чтоб дурь вытрясти», — объяснили потом следователи.


 


На первом же суде обвиняемые отказывались от само­оговоров, рассказав, как всё было. Доследование велось под руководством авторитетного Жовнеровича. Легко было убе­диться, что вещественных доказательств нет, что обвиняе­мые в момент «признаний» не смогли точно показать место преступления. В конце концов, можно было прислушаться к мнению молодого коллеги, Н.И. Игнатовича, который убеждал всех, что вина этих людей не доказана.


 


Но верх взяли иные соображения, и рассказы обвиняе­мых о битье в милиции были, как водится, объявлены вра­ньём. И второй суд под председательством члена (теперь уже — бывшего) Верховного суда БССР В.В. Пыльченко про­штамповал следственные материалы, освящённые провер­кой «спеца» Жовнеровича и утверждённые первым замести­телем республиканского прокурора П.В. Дудковским.


 


Признаться, я смотрел на бывшего «спеца» с изумлени­ем: да можно ли из этого невзрачного, так и не овладевшего грамотной речью человека создать культ Передового Следо­вателя? Оказывается, можно. Поразительное тому свидетель­ство — документальный фильм, который мне показали.


 


— Ну что, будем с вами разговаривать? — звучит жёсткий голос «спеца», и в кадре возникает он, внушительно-солид­ный, в прокурорском кителе и почему-то необычно высо­кий за своим столом. «Неужели он был тогда выше рос­том?» — думаю я и вдруг замечаю: подследственный сидит по другую сторону стола, словно куда-то провалившись, по­тому что стул под ним намного ниже.


 


— Конечно, тяжело рассказывать, — наставительно про­должает «спец», глядя на подследственного как бы насквозь проникающим взглядом. — Ну скажите, как, что, с чего…


 


И вдруг с косноязычия переходит на крик:


 


— Будем разговаривать?!


 


Подследственный, заглатывая слова, отвечает:


 


— Не помню… Как скажете… Подпишу…


 


И тут же вопрос следователя, содержащий классическую подсказку орудия преступления:


 


— Почему ты его убил ножом?


 


И заметьте, как элегантно следователь перешёл с «вы» на «ты». А в очередной паузе уважаемый «спец» закуривает и, словно бы задумавшись, постукивает спичечным коробком по столу всё громче и громче, пока стук, усиленный микро­фоном, не становится зловещим.


 


Сейчас этот фильм воспринимается как пародийный (так, во всяком случае, на него реагировали следователи — «важняки», с которыми я смотрел его в следственной части Прокуратуры СССР). Но лет пятнадцать назад, задолго до мозырского дела, до ставших потом нередкими газетных пуб­ликаций о трагических судебно-следственных ошибках, са­моуверенный Жовнерович, не умевший даже задать вопрос, видимо, воспринимался иначе.


 


Нет, его косноязычие не резало слух, объясняли мне в Минске, оно воспринималось как признак простого чело­века, «вышедшего из народа». А его высокомерное давление на подследственного считалось всплеском гражданской не­нависти к преступнику. То есть фильм тем самым стирал грань между подследственным, чья вина ещё только устанав­ливается, и преступником. Обывательское убеждение, что, мол, к следователю в кабинет «просто так» не попадают, тор­жествовало. Его укрепляла и республиканская пресса, вос­певавшая Жовнеровича. В очерках он представал эдаким «нашенским мужичком», наделённым сверхъестественной способностью интуитивно угадывать преступника.


 


Но почему и фильм, и очерки именно о нём? Начальство рекомендовало, объясняли мне. Он же не конфликтовал с руководством, как, например, Н.И. Игнатович. И, главное, в одной упряжке с милицией, не гнушаясь ничем, всячески боролся за высокий процент раскрываемости преступлений, получая премии и ценные подарки задела, оказавшиеся ли­повыми.


 


Его культ возник, потому что он нужен был в отчётной игре его ведомства с вышестоящими организациями. Инер­ция же дутого его авторитета действовала безотказно: суды штамповали его следственные документы, не подвергая их, как это следует, сомнению. Вот, впрочем, характерная цита­та из его аттестации 1974 года: «…возвращённых дел к досле­дованию, а также оправданных судом лиц не было».


 


Да, тогда ещё не было. Тогда неведомый всем преступ­ник делал лишь первые шаги по своему страшному пути и до его разоблачения оставалось долгих десять лет. Но уже тогда за самое первое его преступление отбывал наказание О.П. Глушаков, которого допрашивал уважаемый «спец». И вот сейчас я спрашиваю Жовнеровича:


 


— Вы помните дело Глушакова?


 


— Помню, конечно, — кивает он, шевеля бровями. — И сестру его помню… — Он переводит взгляд в окно, задумчи­во щурясь. — Она, знаете, тогда золотую коронку на зуб по­ставила.


 


Отличная у него память, но механизм её своеобразен.


 


— А помните, как вы с адвокатом Замалиным пришли к Глушакову в тюрьму и он категорически отказался от своего «признания»?


 


Нет, не помнит, хотя адвокат Замалин писал об этом мно­го лет во все инстанции.


 


— А почему, на ваш взгляд, Глушаков оговорил себя вна­чале?


 


— Я его не заставлял. Я вообще физически слабый. Да они же, подследственные, в руках милиции, а мы, следова­тели, доверяли ей. Передоверились. Потеряли бдительность.


 


Значит, «потеряли бдительность». Ну а что Жовнерович думает вообще об этих липовых делах? О проведённых Глушаковым в неволе 10 годах? О смерти осуждённого Н.С. Терени, которого в 1980 году казнили за преступление, совершенное не им? Об инвалиде В. Горелове, который ослеп в неволе, отбыв там «по ошибке» 6 лет?..


 


И вот я слышу вначале слова такие:


 


— Да-да, ужас, что получилось.


 


Затем, после паузы, бывший «спец» произносит:


 


— Но вот строители работают, так у них тоже, случается, стены падают.


 


И, ещё немного подумав, заключает, глядя на меня бесцветно-водянистым, потухшим взглядом:


 


— Вот и у нас… Я так думаю: это частный случай.


СУМКА ТАТЬЯНЫ К.


Игнатович показывает мне фотоснимки. Вот он, человек, чей облик рисовался следователю так отчётливо, что вре­менами казалось — начинается галлюцинация. Он действи­тельно высок, кудряв и улыбчив: «внешность, вызывающая доверие».


 


Тогда, осенью 85-го, послав подмётное письмо в редак­цию, он ждал: вот-вот поиск сместится в сторону Витебска. Но искали там же — в районе Полоцка. И он попытался от­вести следствие иначе: приехав на автобусе в Витебск, вы­шел вечером на «охоту». А на следующий день на обочине дороги была обнаружена новая его жертва — с запиской. Текст тот же, и подпись та же — «Патриоты Витебска». Но поиск продолжали всё там же — под Полоцком.


 


День, когда три группы захвата выехали на его задержа­ние, был для Николая Ивановича тяжким испытанием. При­вычка всё подвергать сомнению не давала покоя: а все ли детали учёл? Не упустил ли чего в спешке?..


 


Дома Михасевича не оказалось. На работе — тоже. Тре­тья группа поехала в соседнее село. Он был там, у родствен­ников. С упакованными чемоданами. С билетом на само­лёт — в Одессу. Увидев милицию, сказал жене:


 


— Это ошибка, я скоро вернусь.


 


Его привезли в прокуратуру, ввели в кабинет, где сидел Игнатович. Ощущение было — будто материализовался призрак.


 


— Так вы и есть «патриот Витебска»? — спросил его Николай Иванович.


 


Была пауза. Михасевич молчал, но на лице его медленно проступали багровые пятна.


 


Перебираю фотоснимки. Вот он, Михасевич, во весь рост на лесной опушке, показывает рукой на куст. Рядом — груп­па людей с лопатами, среди них следователи Н.И. Игнато­вич и приехавший из Москвы В.А. Париц.


 


Вот так же однажды Михасевич велел отвезти себя к стан­ции Лучеса под Витебском. Недалеко от песчаного карьера, где гудел экскаватор и урчали самосвалы, он показал на вы­емку у железнодорожной насыпи: «Здесь».


 


Да, именно здесь 2 февраля 1984 года нашли Татьяну К.


 


— А куда вы дели её сумку? — спросили его.


 


Он повёл группу вдоль насыпи, остановился у бетонного колодца:


 


— Сюда выбросил.


 


Колодец осмотрели, спустившись в него. Со дна достали сумку Татьяны К. с учебниками и конспектами. Ту самую сумку, отсутствие которой не помешало осудить Олега Ада­мова на 15 лет.


 


Да неужели и после мозырской истории, после суда над теми, кто выбивал из подследственных «признания», здесь, в Витебске, продолжали то же самое?


 


…Я спросил Олега Адамова об этом, когда мы гуляли с ним по улицам Риги. Нет-нет, не били, качал он в ответ го­ловой. Но тогда почему же он себя оговорил? Олег менялся в лице, дрожь сотрясала его крупные руки, распечатывавшие коробку с элениумом.


 


— Не могу уже без этого, — оправдывался он. И спраши­вал: — А вам приходилось бывать в тюрьме?..


 


Только потом я понял: психика человека, попавшего под следствие, фактически беззащитна и любой недобросовест­ный следователь множеством самых разных приёмов может совершить над ней насилие…


 


Я снова листаю свои блокноты. Перечитываю разработ­ки, сделанные по материалам судебного дела Михасевича (175 томов!), изученного юристом-консультантом «Литера­турной газеты» И.М. Минаевым. Что же всё-таки заставля­ло — и не одного только «спеца» Жовнеровича, но и некото­рых его коллег — много лет подряд заниматься подтасовкой и фальсификацией? Профессиональная несостоятельность, камуфлируемая амбициозной напористостью?


 


Да, разумеется, только ведь она ещё и поощрялась не просто слабым или неумелым прокурорским надзором, а полным его отсутствием… Да и возможен ли такой надзор под одной крышей со следствием? Ведь прокурора, пристёг­нутого к проценту раскрываемости преступности, на всех уровнях прорабатывают, если процент этот не растёт. Не по­тому ли функция прокурорского надзора за качеством и за­конностью — как милицейского, так и собственного — след­ствия в конце концов вырождается в накачку, порождающую спешку, небрежность, а то и халтуру, непременно переходя­щую потом в произвол…


 


Главная функция прокуратуры — надзор за законнос­тью — должна стать единственной, говорили мне и в Минс­ке, и в Риге, и в Москве. Только отстёгнутая от процента рас­крываемости прокуратура сможет в полную силу пресекать самый страшный вид показухи, когда в жертву проценту при­носят человеческие судьбы.


 


Да не это ли стремление к парадному благополучию по­рождает в «рыцарях права» преклонение перед чем угодно — отчётной цифрой, начальственным окриком, телефонным звонком из центра, только не перед законом? И не в этих ли особых условиях зреет опасная уверенность в том, что закон служит им, «рыцарям права», а не они — закону?


 


Минуло время, когда о прокуратуре, судах и милиции в прессе публиковались лишь героические оды. Сейчас и эта сфера нашей жизни открыта для критики. Да, конеч­но, и здесь близятся реформы, идёт большая, глубокая работа, готовится новое — уголовное и процессуальное — законодательство. Но пока всё это готовится, в следствен­ных кабинетах идут допросы, а в залах судебных заседа­ний решаются чьи-то судьбы. Кем решаются?.. Истинны­ми юристами, для которых профессиональная честь выше ведомственных интересов? Или — «спецами» жовнеровичами, бесстыдно демонстрирующими своё косноязычие в расчёте на то, что их примут за особо одарённых выходцев из народа?


 


А может быть, нужно немедля всмотреться в каждого та­кого «выходца»? И выяснить: а не спекулирует ли тот или иной «спец» своим народным происхождением? Не прячет ли под личиной эдакого простака замшелую некомпетент­ность и неутолённую жажду служебного роста…


 


Именно эти простаки, так и не выдавившие из себя раба, не ставшие интеллигентами своей профессии, рвутся к вла­сти, не гнушаясь ничем. Именно они, получив даже малень­кую, микроскопическую власть в правоохранительных орга­нах, становятся социально опасными. Ведь их руки тянут­ся не к обычной телефонной трубке, а к карательному механизму правосудия. Где гарантия, что они не запускают его сейчас против тех, кто мешает их карьерному продви­жению?


 


Вот последние странички минского блокнота.


 


— …Я часто слышу: мы, следователи, не можем работать в белых перчатках, — говорил мне Игнатович. — А я не мыс­лю без этих «перчаток» своей работы.


 


— …Да, трудно психологически перестроиться. Много лет говорили одно, а делали другое. Много лет твердили, что осуждаем принцип «признания как царицы доказательства». А сами лепили дела на основе лишь признаний, неизвестно как добытых. Впрочем, по этим вот делам уже известно… Вот и появлялись у нас «спецы», готовые на всё, лишь бы выслу­житься.


 


Игнатович перебирал в этот момент следственные лист­ки-карточки, разграфлённые и заполненные бисерным по­черком, с наклеенными в углу фотоснимками жертв Михасевича (Верховным судом СССР Михасевич приговорён к исключитель­ной мере наказания. Приговор приведён в исполнение). Их у него в руках было тридцать шесть.


 


И, перебирая их, он сказал:


 


— Нужно не только осудить явление, нужно переделать правоохранительную систему. Мы же не переделали. Не уда­лили опухоль. И она дала вот такие метастазы.


 


Он рассыпал передо мной веером все свои тридцать шесть следственных карточек с фотоснимками погибших женщин.


 


Я разглядывал страшный этот веер, и мне казалось: жен­щины смотрят на нас обоих с выражением удивления и боли — той последней боли, навсегда перехватившей им ды­хание…


 


 


 


ЧЕЛОВЕК НА КОЛЕНЯХ


 


…Судили следователей. Тех самых, витебских. Суд длился в Риге в Верховном суде Латвийской ССР около полугода. (Дело было передано туда, чтобы создать условия для мак­симально объективного его рассмотрения.)


 


Я приезжал в Ригу несколько раз. Видел подсудимых, сидевших у стены, за барьером и прозрачным пластиковым щитом, с тетрадками в руках. Слышал, как они напористо защищались. Помню, был потрясён
ГАЛЛЮЦИНОГЕНЫ И ЮГА
НАС - ДОФИГА.
..
Но мойсюрреализм не так уж опасен
Только с первого взгляда я похож
Насамоубийцу, но меня ждет награда.
Мой трюк почти безукоризнен
Только не надо спасать меняот смерти
Спаси меня от жизни.
Наверно я дерево

Быстрый ответ

Код подтверждения
Введите код в точности так, как вы его видите. Регистр символов не имеет значения.
Изменение регистра текста: 
   

Вернуться в «Статьи»