"Квантовый Будда", глава номер 3. Альтернатива реферату.

[Гость]

Салам, друзья. За ресурсом слежу с 2007 года, но так и не решался вступать. Много информации отсюда было получено, много было применено и опробовано. Спустя все эти годы я решил как-то систематизировать все то, что удалось пережить. Графомания, чего уж там. Но, надеюсь, что третья глава даст мне шанс на вступление сюда. Опыта прилично имеется, так что надеюсь поделиться знаниями по всем обмусоленным за долгие годы вопросам.
"Квантовый Будда" Глава №3. "Я люблю умирать"
Диссоциативное безумие заботливо приняло нас в свою цифровую обитель. Сознание с завидным постоянством разбиралось на кусочки, раскладывалось по полкам с нечитаемыми символами на ярлычках. Наши привязанности и увлечения бесстрастная машина открытого космоса регулярно наполняла пиксельными кусочками квантового безразличия. Конвертирование личности в чистую информационную форму. Сервер привычной жизни становился для нас недоступным все чаще и чаще.
Холодным зимним утром мы постоянно слышали звук запускаемого мозга при пробуждении. Чувствовали бег электричества по нейронам и наблюдали за порядком запуска нервных импульсов. Энергоинформационная машина модели Человек заступала на патруль своих гештальт-рубежей.
Первые попытки контролировать прогрессирующее узаконенное сумасшествие были относительно успешными. Штудировалась литература, тематические ресурсы, налаживался контакт с оракулами систематического выхода в космос через аптеку. Полученные данные обобщались, анализировались, неоднократно обсуждались и по результатам молчаливого собеседования заливались на немногие участки памяти, которые еще оставались верны своему прямому предназначению. Знания нанизывались на хрупкий каркас догадок, который, как обезумевшее со всех сторон фрактальное дерево, разбегался по всем измерениям всеобъемлющего цифрового пространства.
Объект: дверь. Действие: открыть. Итог: выполнено.
Сойер вбегает в мою комнату, бросает на диван шапку с таящим на ней снегом и достает из бездонных карманов пальто билеты в очередную экспедицию к самой глубине звезд. Билеты были в яркой оранжевой упаковке. Такого цвета была сингулярность, когда еще только думала о возможных перспективах собственного Большого Взрыва. Такого цвета был утробный гул скитающихся светил, устремивших свои жирные газовые тела в центр галактического волчка. Такого цвета была вспышка от столкновения двух крохотных атомов безымянного космического газа, неравномерно скомканного в одиноких очагах пространственной гравитации. Именно по ее прихоти миллиарды атомов собрались единственно верным образом, и именно этот единственно верный образ Сойер держал в руках.
- Ты принес лезвия?
Сойер кивает. Крохотная пачка лезвий оказывается рядом с моей клавиатурой.
- Знаешь, я не совсем понимаю, как там все устроено. Вот, допустим, блик, да? Как получается так, что в итоге он заполняется до отказа? В какой форме выступают прошлые сознания, в чем они измеряются? И еще – почему в блике много прошлых жизней, но его идентифицируют только с одним из сознаний?
- Наверное, как самое яркое и доминирующее. Скорее всего, что это даже не сами сознания, прожившие несколько жизней, а просто осколки, или типа того, что осталось, когда сознание в пустоте растворилось.
- Не знаю, чел. Давай пока все доставай, я чай тогда принесу.
Шаг, снова шаг, еще один. Оптический сенсор получает положительный отклик при попадании искомого объекта в поле сканирования. Манипулятор запущен. Алгоритм: поднять за ручку, наклонить над емкостью, вернуть в исходное положение. Запуск. Результат манипуляции: огромный бокал горячего чая. Поставить чайник. Маршрут: кухня, коридор, стартовая площадка космодрома «Юго-Восток-2». Масса полезного груза: 462 грамма. Расчетное время прибытия: 12 секунд. Старт.
На импровизированном космодроме стояли четыре оранжевых героя астрофармакологии. Сойер создавал вокруг себя зону комфорта путем выкладывания причудливых сооружений из теплоизолирующего одеяла. Я совершил посадку на одинокий табурет и устремил взор в свечение дисплея, чтобы произвести необходимые акустические приготовления. Курсор послушно вошел в заданный сектор, выделил заготовленную пиктограмму и запустил звуковой процесс.
Привычные ледяные глотки. Пищевод еще долго будет напоминать о вторжении целебных информационных соединений. Восстанавливаем тепловой баланс чаем. Глаза непроизвольно зажмуриваются. Откуда-то снизу накатывает темнота, бьет из закрытых век прямо по глазному нерву и обнимает мозг, сцепив свои бархатные плавники на моем затылке. Где-то внутри лопается мыльный пузырь, разлетающийся на множество прозрачных шестигранников, которые впитываются в мозговые рецепторы и запускают свою геометрическую трансляцию. По звуковым сенсорам прошелестел электрический шум, превратившись в неслышимый, но наблюдаемый интроспективными приборами писк.
«Модуль-1, отделяйтесь от материнского корабля. Поле в норме, орбита просматривается. Размерность информационного пространства тождественна установкам дешифратора. Конец связи».
Так уж вышло, что мы были слишком заняты преодолением плотных слоев здравого смысла, из-за чего не заметили, как тихо и незаметно наша драгоценная крыша дала серьезную течь.
Декстронавт существо крайне мнительное. Все, как и всегда, начинается достаточно безобидно. Аптека, долгие ночи синего цвета, преодоление скорости света без отрыва головы от подушки и невнятное бормотание вселенских истин на диктофон неразлучного плеера. Мысли постепенно наслаиваются друг на друга, мозг перестает сортировать поступающую информацию по степени ее полезности и сдается, оставляя остатки усталого сознания на растерзание различным формам неорганических притч. Не испытывая насущной потребности в питании и ритуальных взаимодействиях с социумом, декстронавт зарывается все глубже в сакральные мистерии во славу своего свежекупленного божества. Постепенно он превращает место своего привычного обитания в святилище, сооружая алтарь из пустых коробочек, украшая его нечитаемыми символами из пластиковых сиропных ложечек. Дальше он нанизывает на шнурок сплющенные крышечки с торговым названием препарата и вместе с остатками неприкаянных ложечек водружает себе на шею в виде магического амулета первопроходца межгалактических пустошей. Священные тексты изучаются им с монитора. Вместо жизнеописания святых – репортажи незнакомых людей, рассказывающих о своих ощущениях в период снисхождения волшебной химической благодати. Вместо теологических споров о природе религиозных переживаний – форумные дискуссии о методах щелочной реакции и очистки искомого от еретических примесей. Вместо молитв – ежедневное общение с аптечным оракулом.
Вот и теперь мы с Сойером утроили привычный обряд покорения внутренней Арктики. Дектрометорфановые жрецы, готовые к очередному ритуальному жертвоприношению. Первый час всегда проходил в расслабленном, но внимательно состоянии, предупреждая нас об ответственности за принятое решение. Мы вслух зачитывали наши планы на будущее, заряжали атмосферу вокруг уверенностью в выборе собственного пути. Ноты и химические формулы – только в этом мы видели наше последующее существование. «Psygma» - так мы обозначили наш симбиоз. Вдохновляемые высвобождающимся серотонином, мы с остервенением писали множество новых и новых мелодий, через которые пытались воплотить то ли разочарованность в прошлой жизни, то ли собственную безвозвратную смерть. Это было период бытия между короткими вспышками жизнерадостности и длинными погружениями во впадины задумчивого несуществования, чем-то похожий на забытую материком полярную станцию. Мы сами разломали наш передатчик, чтобы впоследствии спаять новый. Соорудить его из музыкальных интервалов, звуковых подложек и замещенных галогенов, растворяемых в нашей крови. Грань между этими стройматериалами стиралась, мы не могли отличить причину от следствия, продолжая преобразовывать идеальную форму любимой молекулы в мелодии и тембры. Разговоры о музыке заполняли тревожную пустоту ожидания, даруя нам надежду на то, что все это не напрасно. Одержимость сверхценной идеей – наш диагноз. Как слепые щенки в коробке, мы ползали в темноте выбора средств достижения собственного счастья, больно бились головой обо все подряд, но продолжали инстинктивно ползти неизвестно куда, но известно зачем. Счастье тогда приобрело вполне различимые очертания, но почему ты мы не могли понять одной простой вещи – если глаза закрыты, но объект все равно виден, то ползти никуда не нужно, он не снаружи, а внутри. Хотя может быть нам просто нравилась боль от ушибов…
Челюсти защелкали привычную трель. Мышцы испуганно напряглись, но тут же расслабились, разрывая тело множеством умиротворяющих волн. Голова запрокинулась назад, легкие наполнились теплым воздухом святилища, а руки медленно и хаотично задвигались, не в силах найти подходящего объекта для манипуляций. Улыбка касается лица, волна блаженства переворачивает меня на живот, и вот уже я, зарывшись в нежность любимой подушки, сжимаю себя в ободряющих объятиях предстоящей будничной искренности. Я слышу, как храм вокруг меня незримо меняется.
На все окружающее пространство накладывается дрожащая пленка, состоящая из нескольких слоев еле различимого белого шума. Пространство причудливым образом искажается, но это искажение никак не похоже на привычные картинки психоделических эффектов. Оно происходит где-то глубоко за гранью восприятия, затрагивая лишь тонкие аспекты интерпретации физических координат. Вся координатная сетка начинает трещать по швам, цифровое обозначение расположения предметов скачет по осям, совершенно неестественным образом растягивая, сужая или масштабируя привычные размеры знакомых вещей. Безжизненные щелчки IDM-мантр активируют внезапные моменты искажения и также внезапно возвращают точку на свое первичное место.
Тяжелые воспоминания массивной волной разбиваются о скалы моего равнодушия. Картинки, вырванные из контекста, мелькают с неимоверной скоростью, словно сошедший с ума рекламный блок. Неясные образы, расплывчатые, но узнаваемые очертания виденных ранее ситуаций и вещей. Абсурдные газетные заголовки, красочные упаковки непостижимых товаров, восторженные фразы и воодушевляющие призывы, написанные на языке потребительского подсознания, мелькают больными неоновыми огнями.
Лето 2007, июль, а быть может и август. Вокруг лишь слепящее солнце и выжженная растительность. Местность, расположенная где-то вдали от городского ада, замещающая его социальное безумие – безумием климатическим.
Воздух раскаляется до 60-ти градусов. Нас шесть человек, большая часть из которых – несовершеннолетние восторженные и самоуверенные рыцари с мечами из лыж. Худые, грязные, но довольные мы заняты выкапыванием огромного рва прямо посреди брошенного поля. Лопаты вспарывают раскаленную землю, пыль стоит непроглядной стеной, а со всех сторон раздаются ободряющие возгласы, призванные мобилизовать в наших высохших организмах еще хотя бы немного сил для потрясающе никчемной работы. Тут и там расставлены палатки, валяются строительные инструменты и материалы, а где-то в тени одинокого дерева возлегают обессилевшие воины с пустынной почвой. Великая битва начнется меньше, чем через сутки, так что приготовления вступали в завершающую фазу. Скоро мы облачимся в сияющие доспехи и сразимся с такими же благородными воителями за власть над этими землями…
Я пролетаю над полигоном, заглядываю в каждую палатку, вижу скомканную одежду, пластиковые упаковки лапши, емкости с водой. Осматриваю деревянный блиндаж, в котором от жары спрятались два самых известных лентяя. Изучаю их грязные и затупившиеся лопаты. Разглядываю комки разбросанной глины. Каждый комок покрывается полигональной сеткой, как в программе для трехмерного моделирования. Я отдаляюсь от них, лечу все выше, не отрывая взгляда от трех человек, самоотверженно роющих мертвую землю. Да, вон тот, в зеленой камуфляжной кепке. Таким я увидел себя…
Погода была совершенно невыносимая. Шестьдесят градусов – это средняя температура на солнце, которая могла с легкостью смещаться в любом направлении шкалы термометра. Маленькое облачко, проплывающее между нами и солнцем, вызывало жуткий температурный перепад, который лишь усугублялся потрясающей сухостью климата. Иногда начинал дуть ветер, вонзая в огрубевшую кожу сотни раскаленных песчинок. Но нам было некогда обращать внимание на все эти мелочи – укрепление должно было быть построено в срок, чтобы наш Орден мог эффективно обороняться от головорезов Армии Возрождения.
Неизвестный мотоцикл с коляской подъехал к беззащитным землеройкам. За его рулем сидел лысый парень, по косвенным признакам, вроде нескольких металлических зубов и расплывчатым синим наколкам, являющийся бывшим то ли солдатом, то ли заключенным. За ним сидел здоровенный мужик, постарше на десять-пятнадцать лет. В их взгляде читалась искренняя враждебность.
Один из копающих отложил лопату и двинулся к ним. Видимо, у мотоциклистов возникли какие-то вопросы, которые им не терпелось задать. Расстояние между нашим послом и фигурами на мотоцикле постепенно сокращалось, пока лысая сволочь не встретила нашего консула прямым ударом в челюсть.
Мои глаза округлились, и я начал паниковать. Мы, беззащитные горожане, изнеженные урбанистическими благами, были не в состоянии противопоставить что-либо двум потенциальным колхозным убийцам. Забыв бросить лопаты, мы вдвоем бросились на помощь нашему послу. Остальные братья из нашего Ордена рассредоточились по местности в поисках дров, оставаясь в совершенном неведении относительно такого абсурдного развития событий.
Уголовник избивал бедного паренька. Его старший товарищ, увидев в наших руках лопаты, достал из коляски свое оружие. Корпус от боевой гранаты, приваренный к ржавой металлической цепи. Вид такого смертоносного устройства подействовал на нас самым гипнотическим образом, лишив нас всякой возможности шевелиться.
Наш посол, орошая кровью безжизненное поле, падает навзничь, хрипя и кашляя. Его победитель кровожадно смотрит в нашу сторону и забирает у своего сообщника цепь с гранатой. Размахивая ей, он становится похож на римского гладиатора, которого выпустили к истощенным христианам вместо льва. Растерзание на потеху несуществующей публике. Какому легиону он принадлежал? Штрафной? Или стройбат? По его пылающим ненавистью глазам было видно, что многолетнее существование внутри закрытого коллектива таких же обреченных смертников укрепило и закалило в нем уверенность в праведности всех деяний, которые, будучи порицаемыми остальными сегментами общества и уголовным кодексом, приближали его к вдохновляющему пантеону воинствующих шутов.
Он начинает уничтожение нашего лагеря. Опрокидывает палатки, ломает блиндаж, пробивая в деревянном настиле огромные дырки. Перед каждым его ударом граната обрастает множеством стрелочек, показывающих распределение гравитационных сил, направление импульса и вектор энергетического взаимодействия, испещряя пространство вокруг полотном дрожащих электричеством расчетов. Когда формулы исчезают, граната вновь устремляется в цель, сокрушая хрупкие структурные связи внутри палаток и древесины.
Двое застывших подростков против двух воинственных верзил. Годзилла против Токио. Парализованные аргонавты против провинциальной Харибды.
Земля покрывается синей полигональной сеткой. Фигура кровожадного колхозного деятеля разделяется на отдельные трехмерные объекты, к каждому из которых безымянный модератор заботливо прилепил бирку с биохимическим составом жидкостей, коэффициентами эластичности мышечных волокон и расчетами калорийных энергозатрат. Все зрительное пространство оказалось замощено бесчисленными расчетами, формулами и уравнениями.
Граната совершила очередной пролет по наэлектризованному мирозданию и, расщепив на атомы несколько табличек с формулами, обрушилась на какой-то несчастный предмет походного обихода. Пластиковые осколки зависли в воздухе, как будто ожидая, когда химический суперкомпьютер завершит расчеты траектории и определения вектора разбрасывания искореженных кусочков пластмассы.
Мертвое математическое пространство вновь обрастает своими привычными текстурами. Повсюду появляются аккуратные квадраты высохшей травы, верхушки синих светящихся столбов обретают привычные зеленые кроны, неспешно подгружаются небесные текстуры, отрывками сменяя черный цвет моделирования реальности на восхитительную летнюю лазурь.
Наш избитый посланник обессилено вскакивает на ноги и, устремляясь к болоту, заросшему густым камышом, успевает прокричать:
- В рассос!
Дальше организм переключился в режим автоматизированного обеспечения своей безопасности. Курс был взят все на то же пресловутое болото, в надежде оторваться от безумных преследователей. Направление выбрано, нужно только перепрыгнуть через почти противотанковый ров и со всех ног бежать в спасительную неизвестность.
Сердце судорожно и неритмично колотится. Перед глазами то и дело вспыхивает телевизионный белый шум, обреченно шипя в мои уши. Ноги, приговоренные к ношению тяжелых, но практичных военизированных ботинок, безропотно толкают землю и устремляют мое тело к небу, надеясь на вежливое взаимодействие. И вся та же неумолимая гравитация останавливает мой суицидальный полет на середине пути. Ров преодолен. За моей спиной слышен истерический рев обезумевшего противника, который триумфально гнал поверженных подростков к грязному и вонючему водоему. Снова шум. Количество кадров в секунду неумолимо снижается. Отдельные картинки позорного бегства, прямая трансляция из головы убегающего. Резко и отрывисто кадры сменяют друг друга, разбавляя провальное вещание воплями свихнувшихся радиопомех.
Нервные импульсы с пугающе редкой периодичностью отправляются в мозг. Мир становится до дискомфорта статичным. Собственное дыхание превращается в рваное полотно вдохов и низкочастотных выхлопов. Расплывчатые картины застывших камышей сменяются очередной шумной черно-белой неполадкой. Фотографии бегства от первого лица задерживаются на экране все дольше и дольше. Иногда на очередном застывшем снимке появляется моя грязная рука, отодвигающая зеленеющею преграду. В следующем кадре я вижу лишь увязшие в грязи ноги, которые продолжали нести меня к месту несуществующего спасения. И снова камыши, снова рука. В этой безумной фотографической погоне проходит чуть больше вечности. Больше ровно настолько, насколько эфир разрывали надоедливые помехи. Все это становилось похоже на последние кадры отважного военного оператора, который продолжал снимать материал с прострелянной и агонизирующей камерой.
Неожиданно привычный угол обзора меняется, камера заваливается на бок, и обреченный оператор за два отснятых кадра обрушивается в зловонную болотную жижу, прижимая своим телом гибкие кусты камыша к самой земле. Темнота, помехи, снова темнота.
Бескрайне прекрасное голубое небо. Со всех сторон его щекочут нежно зеленые перья камыша. Оператор с залитым грязью правым глазом лежал на спине, наблюдая тот самый неуловимый момент удивительно пронзительной тишины. Когда замолкают миллионы болотных насекомых, когда перестают урчать жабы и прекращают щебетать невидимые полчища птиц. Необъятная тишина уютного и дружелюбного голубого цвета. Глубокого и легкого одновременно, многослойного и минималистичного, объединившего в себе все существующие оттенки себя самого. Растворяющего и объединяющего, загадочного и знакомого. Несокрушимый купол, при приближении к которому он оказывался все дальше и дальше от наблюдателя. Бесконечно прозрачная капля ясного неба, наполненная всепоглощающей тишиной, которая звучала громче, чем межзвездный гул самых далеких светил.
В кадре появляется лысая голова. Застывшая съемка вдруг начинает функционировать на повышенных оборотах, фиксируя каждое неуместное мгновение. Отвратительно огромный гигант, обозреваемый поверженным наблюдателем снизу, что лишь добавляло циклопической уродливости этому и без того омерзительному существу. Небо за его спиной начинает судорожно моргать, бессистемно чередуя космически-звездные участки небосвода с безмятежными голубыми градиентами.
В мгновение ока гигант опускается на колени и, что-то прорычав, начинает свой обряд экзекуции. Его покореженное лицо то и дело кривится в неестественных мимических па. Из его рта вылетают массивные капли густой слюны. Какая-то из его рук то и дело устремляется к моей голове. Удары шли один за другим, заставляя поврежденный мозг выдавать новые и новые порции самозащитных помех сиюминутной амнезии. На его кулаке появляются небольшие комочки грязи, которые всего пару мгновений назад были на моем лице. Ритмичный электрический шум устало сообщал о каждом полученном повреждении на правой стороне принадлежавшего мне черепа. Мой победитель настойчиво вдалбливал в мою залитую грязью голову свое неоспоримое превосходство. Тактика пассивного сопротивления заставила в следующее мгновение пересмотреть всю последующую стратегию.
В мою многострадальную голову летел топор. Я видел его раньше, мы с остальными ребятами брали его с собой, когда шли за дровами. Видимо, сельский варвар разжился трофеем, прежде чем погнаться за мной. Бескрайне прекрасное голубое небо и бесконечно опасный замах бесконечно примитивным хозяйственным орудием.
Калейдоскопическое буйство воспоминаний вихрем закрутилось среди моих немногочисленных мыслей. Странные, но знакомые ситуации разбегались в прощальном танце. Невинные школьные происшествия, надрессированные балетмейстером Инфантильность. Мизантропические районные взаимодействия, какие-то полузабытые детсадовские образы на подтанцовке. Они носились по внимательно наблюдающей сцене моего агонизирующего сознания, при этом совершенно не вызывая в зрителе благодарного эмоционального отклика. Было понятно, что генеральная репетиция этого грандиозного ретроспективного спектакля не проводилась. Все танцоры были растерянными и смущенными, не смотря на то, что старались выглядеть дерзко и уверенно в глазах единственного скучающего зрителя. В этом безумном балете из кратковременных слезливых эпох, полных разочарования и риторических вопросов, которые так и не были никому заданы, каждый старался выделиться, хотя таланта и усердия у этих танцующих ситуаций не наблюдалось. Они носились по сцене взад и вперед, сталкиваясь между собой, смешиваясь и рождая больных чудовищ, которых никак не могла узнать моя память. Прибегнув к поистине голливудским методам увеличения зрелищности, моя неудачливая труппа так и не смогла разыграть грандиозный финал. Нужна была свежая кровь, новые танцоры, номерами которых можно было бы любоваться бесконечно. Спектакль еще не закончен, пока что закроем театр на ремонт, а пока разойдитесь, бездари, вы слишком жалкие для такого грандиозного представления.
Сотни усталых танцоров столпились на сцене и грустно смотрели на единственного скучающего зрителя сотнями моих глаз.
Голова инстинктивно дернулась в сторону и прижалась ухом к болоту.
Все, что было в кадре – мрачный холодный метал знакомого топора. Он завяз в липкой земле и теперь походил на плавник акулы, бороздящей эти скисшие воды.
Электрические вспышки разрядов снова начали отсчитывать глухие удары в грязную часть моего лица. Новый танцор готовился к вхождению в круги моих пляшущих воспоминаний. Его трико были украшены тонкими стеблями камыша, а камуфляжная майка - обильно смочена болотной жижей. И он улыбался распухшим от многочисленных ударов лицом. Когда он выходил на сцену, то оркестр что есть мочи грохотал тишиной, а декорации сгорали в монолитном голубом сиянии.
Мозг начинает сосредоточенные выбросы электричества в атмосферу. За их щекочущей пеленой я почти не вижу того, как меня поднимают на ноги и куда то ведут. За их бесстрастным визгом почти не слышу чьих-то слов, заканчивающихся очередным ударом. Через туннель из помятых камышей меня, словно свежеподстреленный трофей, доставляют к месту сортировки захваченной живности. Все берлоги разворочены, водопойные бочки перевернуты, а примитивная утварь растоптана и разбита. Забег на короткую дистанцию закончился триумфальным захватом поверженного человеческого экземпляра.
Потом его долго-долго везли по проселочной дороге. Вокруг догорали гектары сухих полян, стога заботливо припасенного сена и кривые деревья, которые обычно оказываются на одном рисунке с домами с привидениями. Бескрайняя черная пустыня под нежным голубым небосводом расползалась по всей обозримой территории, обозначая свое присутствие жгучей огненной границей. Едкий ветер, наполовину состоявший из продуктов горения, добавлял этой восхитительной апокалиптической картине горький запах лесостепной кремации. По нетронутой огнем дороге несся тот самый мотоцикл. А в его коляске сидел грязный, довольный и избитый до полусмерти человек, который с улыбкой вдыхал жгучий дым сгорающей местности. Человек, который с нежностью смотрел на пепельные пустоши и который с полной головой счастья думал о том, что ему удивительно повезло заново родиться под бескрайне прекрасным голубым небом под звуки ослепляющей своей красотой тишины.
Со всех сторон горизонта начали свое наступление безжизненные черные квадраты. Они аккуратно вытесняли синее небо, сгоревшие поляны и придавали ландшафту идеальную проекционную гладкость. Синяя сетка скучно отделила землю от неба, за пару секунд покрыв десятки километров наблюдаемого пространства. Темнота наверху, темнота, разлинованная на множество синих квадратов, внизу. И яркое-яркое синее солнце, постепенно заполняющее собой всю пустоту, которая здесь была вместо неба. Синий свет упрощенной модели солнца протянул ко мне свои несуществующие лучи и нежно сомкнул их объятиями у меня на затылке…
Все было на месте. Сойер, комната, легкая дрожь в руках и челюсти. Нежно-незримая дымка, аккуратно дублирующая все наблюдаемое. Бесконечный комфорт и бесстрастное переживание одних и тех же событий сомнительной давности.
Наш химический обряд был наполнен множеством сакральных предпосылок, которые словно по воле нашего мятного господина воплощались в виде закрученных и зачастую абсурдных ситуаций. Это была какая-то странная магия, которая работала так, словно мы сами этого хотели, хотя было ясно, чтобы мы лишь податливо прогибались под чарующим волшебством загадочных обусловленностей.
Руки потянулись к лезвию. Сойер продолжал валяться на кровати и тянуть в мою сторону руку, словно пытаясь передать мне невидимый шарик, который он держал сразу всеми пальцами. Я повернулся к погасшему монитору и встал перед ним на колени, покорно опустив голову. В моей правой руке дожидалось своего часа свежее тоненькое лезвие с надписью «Спутник». Даже оно получило клеймо повсеместных космических экспедиций.
Центр не выходит на связь. Запрос за запросом. Тишина, нет ответа. Штурман сидел на соседнем диване и все также сосредоточенно отправлял мне невидимый шарик.
Ситуация под контролем, действуйте согласно инструкции.
Никто не выйдет на связь. Мы остались на этой планете одни. Все, кто могли – уже давно эвакуировались. А мы застряли, пытаясь вместо серьезного бегства обжить жалкий клочок бетона, возводя храмы нашему свежеприобретенному божеству. Пора было покидать эту ритуальную планету. Пока нас самих не принесли в жертву во имя того, кого никто никогда не видел. В эфир начали проникать знакомые звуки прощания из нашей обрядовой симфонии.
«All sounds calm down…»
Лезвие вспарывает левую руку, кожа податливо расползается в разные стороны, обнажая рубиновые прожилки кровоточащих волокон.
Модуль-1, разгерметизация, повторяю, разгерметизация, примите меры согласно инструкции, как слышите нас, прием.
Нет никакой разгерметизации, все под контролем.
«Stop all songs…»
Я вижу, как кровь стремительно наполняет свежий порез. До кости оставался буквально миллиметр ткани. Огромная черно-красная капля спешно набухает и сразу же обрушивается на пол своими многочисленными копиями. Пульсирующий порез выбрасывает в душный воздух нашего храма все новые и новые порции животворящей жидкости.
«Now we leave…»
Тошнота вперемешку с судорогами разрывается внутри моего тела. Кровь даже не думает прекращаться. Она деловито вытекает из глубокого пореза и устремляется на линолеум. Мне пора.
Тошнота накатывает новой волной, ударив по моему вошедшему в межзвездный транс сознанию порцией живительной темноты. Глаза закрываются, а к горлу подкатывает болезненный комок.
Центр, Центр, ситуация под контролем.
«There where there is no place to smiles…»
Так вышло. Бегство из надоевшего скафандра через маленькую дырку в руке.
Лежу на боку, дыхание становится все более медленным. Чувствую, как из надреза тонкой струйкой бежит по руке тепло. Как оно скапливается прямо на линолеуме нежной и липкой лужицей. Мне оставалось лишь дождаться, когда эта эвакуация себя из собственного тела завершится.
«The crude ground will accept my body…»
Мелкая дрожь, словно озноб начала колотить слабеющее тело. Тошнота становилась совершенно невыносимой, а лужа под рукой стала просто чудовищных размеров. Было бы гораздо эффектнее вырвать собственное сердце и возложить его на наш картонный алтарь, но этот ритуал был скорее просто функциональным исполнением мистических церемониальных предписаний.
Я видел, как на космической станции обезумевшие космонавты закалывали живую корову, вознося хвалу одному из многочисленных приборов, вроде барометра или гигрометра. Видел, как они молились на воздушную турбину, брызгая в нее еще горячей кровью забитого животного. Видел, как командир космической экспедиции, нацепивший на себя кровоточащую коровью голову, бил в шлем от скафандра отрезанным копытом, призывая с близлежащей планеты ракету с припасами. И видел, как они грелись, расписав себя, словно боевыми узорами, кровавыми гравитационными уравнениями, сжигая в одном из отсеков станции куски внутренней обшивки.
«But I shall exist eternally».
Смерть не была похожа на то, что о ней обычно рассказывали. Это было что-то приятное и знакомое, словно из детства. Или из того, что было перед детством. Приятно было возвращаться в теплую утробу вечного беспамятства. Все чувства пели от величественности момента, резонируя с бесконечно прекрасной тишиной внутри и снаружи меня. Я свернулся в клубок и, улыбнувшись, распростер себя перед надвигающейся бесконечностью. Она обняла меня со всех сторон и стала нежно шептать свою беззвучную колыбельную. Грязный танцор в трико с камышом сидел на полу, собираясь исполнить свой танец, претворяющий навсегда опускающийся занавес. Зритель замер в ожидании первых раскатов неслышимых звуков. Бесконечность уселась рядом со зрителем и ни на секунду не выпустила его из своих мягких и таких родных рук. Впервые он был по-настоящему счастлив.
Сознание выкарабкивалось из пушистых черных облаков собственной смерти. Бесконечность снова стала частным случаем конкретной ситуации. Опять появилось «Я». Нервные импульсы вновь забегали по своим знакомым маршрутам, активируя отключившиеся отделы блаженствующего мозга. Мышление, моторные функции, речь, рефлексы, дыхание, зрительное восприятие, осязание. Биологическая машина запускалась заново.
Я лежал на ковре в соседней комнате и смотрел в потолок. Моя искалеченная рука оказалась добротно перевязанной чистым бинтом. На нем можно было различить засохшее пятно остановившейся крови. Оставалось неясным, кто, как и зачем забинтовал мой кровоточащий лаз из надоевшего мясного скафандра. Хотя, это было совершенно не важно. Сойер все также возлегал на диване, вытянув вперед руку с невидимым шариком…
Когда геометрическое восприятие родных метров уступило место метаболическому эпилогу, мы с Сойером распивали горячий чай и обсуждали очередные абстрактные воплощения причуд нашей необъятной вселенной. Привычное за долгие годы мышление возвращалось, но оно так и не смогло до конца вытеснить то восторженно-умилительное отношение к собственной смерти.
Я уткнулся взглядом в красочную музыкальную визуализацию и думал о том, что когда-нибудь нам придется встретиться снова. Я и моя нежная смерть. Думал о том, как мы будем, словно в многочисленных романтических фильмах, нестись друг к другу с распростертыми объятиями по выжженному полю под нежные переливы космического гула. Как рухнем с ней в мягкое пространство небытия и растворимся друг в друге, чтобы потом снова встретиться с другим воплощением одного из нас. Все будут умирать с удовольствием. Звезды, ледники, галактики, пчелы, фотоны, растения, люди и астероиды. И мы вместе с бесконечностью будем снова и снова умирать с каждым из них, крепко сжимая их в своих объятиях. Сжимать так, как несколько часов назад я обнимал сам себя, зарывшись лицом в любимую подушку для путешествий.
И мы так и будем пытаться наполнить кратковременным счастьем каждую секунду нашего законного многолетнего умирания. Будем радоваться нашей искусственно взращенной непохожести друг на друга, совершенно забыв о том единственном, что нас всегда объединяло. Через ослепляющее многообразие форм жизни мы разучимся видеть тусклый свет ее конечности.
Пока смерть не объединит нас.

[Sulfuric Acid]

Сначала, где-то первую четверть, было трудновато входить в написанное. Зато потом было очень интересно, захватило.
Строго за.

[Гость]

Да, черт, забыл указать в первом посте мыло - хозяйсвтенное
Спасибо, рад, что понравилось, надеюсь в недалеком будущем все завершить и разродиться книгой со знакомой оранжевой обложкой.

[Гость]

 ! 
интеграция объекта в систему произведена

[Fruttis]

блин, это мощно! Двумя руками ЗА, книга нужна однозначно

[EyeScream]

Спасибо за активацию.
Поясню, пожалуй, несколько моментов. Первое - глава третья выбрана как самая подходящая для реферата. Две предыдущие рассказывают о посещении военкоматской медкомиссии под орехом и первым психонавтическим шагам.
Второе - книга штука сложная, так что, надеюсь, мне хватит вдохновения и сил дописать ее до конца. В ней я постараюсь описать выстраданное в многочисленных трипах представление об устройстве вселенной + сдобрю ее рассуждениями о природе бытия. Ну а упоминание всем известных эффектов (хе-хе ) - позволит посмотреть на знакомую ситуацию под своим углом. В общем - есть над чем подумать)

[Ваг]

выложи остальные

[Гость]

[EyeScream]

Nemo
А почему без автора?
А по теме - очень здорово, очень нравится)) Только в центре должен сидеть Будда с сиропом, на флакончике которого нарисован Будда с сиропом, на котором...

[Гость]

А почему бы нет?!

Бутылочка гликодина - это лишнее, масло масляное получится, у читателя должна работать фантазия )
UPD: Добавил рисунок Hlam.

[Гость]

[Фруторианец]

Произведение исскуства.
Через ослепляющее многообразие форм жизни мы разучимся видеть тусклый свет ее конечности.
Пока смерть не объединит нас.

[принцесса_турандот]

"... Диссоциативное безумие заботливо приняло нас в свою цифровую обитель"...
Отличное качество передачи! Перенос на текстовый носитель нетекстового необъятного тебе удается просто отлично)) Да, хотелось бы ознакомится и с другими репортажами из глубин космоса.

[nowherr8r]

зацепило, очень круто пишешь! ждем остальные главы.

[EyeScream]

Хочу пояснить, что повесть автобиографичная, так что все события - реальны.
Глава 4. Медленно вспоминать.
Каждый из нас обожает свои воспоминания. Если вдуматься, то вся наша жизнь ничего для нас не оставляет, кроме воспоминаний. Они накрепко врезаются в нашу память, иногда тревожно покалывая от знакомого пугающего образа, а иногда приятно согревая нас изнутри. Они – словно какой-то немыслимый акт внутреннего искусства, холст которого мы кропотливо покрываем тонким слоем желаемых событий. Небрежные мазки дней рождений и праздников, широкие пастельные полосы романтических встреч, кляксы драк и конфликтов. У кого-то по холсту пробегают резкие карандашные штрихи путешествий, у кого-то – немногочисленные семейные застолья, нарисованные цветными мелками. У кого-то в самом углу картины шариковой ручкой нарисована смешная фигурка собственного детства. По-разному. Некоторые скучные рисунки похожи на обои из-за своих каждодневно-повторяющихся штрихов. Некоторые благоразумно закрашивали свой несостоявшийся шедевр черным и навсегда уходили из мира вечно занятых художников-самоучек. А кто-то вообще не любил рисовать.
Трудно представить, что же получится в итоге. Будет ли в завершенном произведении сюжет? Будет ли соблюден стиль написания? А удастся ли до самого конца придерживаться выбранной цветовой схемы? Здесь тоже свои тонкости. Например, кто-то предпочитает свой служебный простой карандаш, который иногда прерывается странными акварельными пятнами родом из выходных. А иногда работа по подготовке необходимых материалов излишне затягивается, оставляя в воспоминаниях лишь скучное газетное фото с запечатленным инструментарием. Карандаши наточены, краски разведены, кисти наготове, но какая-то внутренняя неопределенность заставляет осторожно чертить предписанные (за недолгие годы взросления) свершения податливым мелом. Так и рисуют свои воспоминания.
Художник стареет и умирает, но на его месте оказываются два новых, которые с двойным усердием расчерчивают мелом доску, не особо заботясь о художественной ценности нарисованных воспоминаний. Единственная ценность, которая оказывается очевидной – это финансовое благополучие Великого Мелового Завода.
Вспоминать, чтобы повторить. Не важно где, не важно когда. Громадный холст размером с несколько десятков лет остается в большинстве случаев почти пустым. В самых неприглядных местах которого ютятся истеричные бытовые сцены, устало бугрясь барельефами из черного хлеба. И никому уже нет дело до всех тех палитр, которые были заготовлены с животрепещущей надеждой запечатления красочной батальной сцены со своим участием. Унылое самокопирование, осточертевшая повседневность тиражируется, словно через тысячекратно негодную кальку. И чтобы ее повторить – уже не нужно ничего вспоминать. Рука машинально вырисовывает картины штампованных дней, бесстрастно, словно ставя подпись бессменного начальника на миллионном запрещающем документе.
Зима закончилась также неожиданно, как и началась. Канонада странных событий и ситуаций прогрохотала над моей головой, чтобы застрять в моей памяти желаемыми осколками. Достаточно странно было все это осознавать – все по большей части происходило внутри, так что вербализация эпохальных переживаний становилась практически невыполнимой задачей.
Из мозга величественно вырастали и распускались сакральные цветы неясного озарения. Серотониновые шахты были пусты, жужжа рецепторами на холостом ходу. Безграничная радость слияния с универсумом уступила место чужеродному ожиданию чего-то великого. Предохранители трезвой мозговой деятельности окончательно перегорели. Это походило на зацикленное воспроизведение полета Гагарина в космос. Вот ракета отделяется от Земли и устремляется ввысь. И застывает навсегда, превратившись из величайшего транспорта, впервые доставившего человека за пределы планеты – в непонятный металлический предмет, назойливо шумящий газовой горелкой, словно с плиты. И хотя вся нелепость собственного состояния воспринималась достаточно ясно – над всем этим гордо реял священный дух легендарности всего происходящего. Пока ракета не пробила небо насквозь, и оно не превратилось в груду вечно падающих голубых осколков.
Нескончаемые выходы из комнаты в космос довольно уютно пошатнули привычную систему представлений об окружающей иллюзии. Существование понятия «время» оказалось совершенно абсурдным – его было совершенно невозможно воспринимать как нечто объективное. Вечная путаница в календарях, днях недели. В самые восхитительные моменты было вообще невозможно уцепиться за прошлое – оно превращалось в выдуманную кашу, начисто лишенную любых причинно-следственных связей. Одно совершенно не проистекало из другого, оно словно выскакивало из небытия, заставляя лишний раз усомниться в возможности существования воспоминания. Вчера или год назад? Определить было трудно, мы разбегались куда-то далеко за грань привычных четырехмерных координат. Словно пытались сыграть в «подкидного дурака» шахматными фигурками.
Возвращаясь обратно на Землю, мы не могли найти себе места. Нет, это не было чем-то отчаянно дискомфортным. Просто любой шорох, любое движение безуспешно пытались перенести нас за грань нашего самовольно определенного смысла существования. Но потом мы в очередной раз изменяли химический состав нашего кровавого физраствора и устремлялись за наблюдениями о многомерной природе бытия.
И это в итоге прошло, уступив место новым поискам. Наш оранжевый оракул не отпускал нас от себя надолго, хотя мы пресытились интенсивными поисками ответов на загадки бытия внутри абстрактных гиперкубов и геометрических визуализаций. Наши полеты превратились в опьяняющие тренировки на центрифуге, обрекших нас на вечное ожидание разрешения выхода за предел. Мутная темнота, неясные и нервные образы, полное отсутствие координации и светлых мыслей. Лишь холодный больничный покой общей анестезии.
Наступила пора гормонального буйства, фотосинтеза и увеличения светового дня. Печальный комфорт анестетического толка ушел, оставив своих преданных космонавтов в тесных консервных банках, наполненных ожиданием. Общество вокруг бурлило от многообразия собственной деятельности. С улиц то и дело доносились эмоциональные воззвания никому неизвестных статистов. Ситуация напоминала Уробороса, с той лишь разницей, что он пытался не сожрать себя, а оплодотворить.
В этом постоянном беспокойстве проходили многие дни.
А вечерами я закрывался в комнате, выключал свет и предавался воспоминаниям…
Так как наш драгоценный нектар исчерпал свой нейрофармакологический лимит, то ему на смену пришел коварный, но очень обаятельный коллега. Они рука об руку боролись с различными видами кашля, успешно снимая дискомфортные симптомы ОРЗ и психологическую напряженность в мозгах очередного заблудшего Бодхисаттвы. Это походило на какой-то странный заговор с участием двух сторон одной медали. В аптеке можно было купить бальзам истины, который давай безграничную свободу от низменной формы мышления. И в то же время там можно было приобрести патронташ с таинственным алхимическим зельем, которое даровало истинное блаженство и превращало когда-то равнодушную цифровую тушу в скулящую от удовольствия плоть. Приходилось перекраивать привычную форму ментального существования на наблюдение за приятным теплом внутреннего мира через крохотные точки зрачков. Аптечные опиаты стали весенним санаторием для отчаявшегося астронавта, который никак не мог пролезть в космос из-за несданного норматива по активности серотониновых рецепторов. В конце концов, мы же заслужили отдых.
Круглые шайбы покоя в два захода устремлялись на миссию эйфоричного успокоения. Чуть попозже краски вокруг немного померкнут, зрачок сузится, а внутри взорвется согревающая пушистая бомба. Все по старой схеме – препарат, жидкость, горизонтальное положение. По какой-то неясной инструкции к этому еще прилагалась старая черная вязаная шапка, которая очень комично смотрелась с практически полным отсутствием одежды. Хорошо, тепло. Радостно.
Среди многих потребителей опийных производных ходит противоречивая информация о необычном явлении, которое все благоговейно называют «Грезами». Они были совершенно не похожи на дикое сиропно-астральное месиво. У них был запах старых диафильмов, телевизора с ручным переключением каналов и целлофановых обложек от тетрадей в косую линию. Ощущение неудержимых детских фантазий, которые робко выходили из-под крепости из подушек, из секретных убежищ, сооруженных из пары стульев и нескольких одеял. По-детсадовски непосредственные путешествия в джунгли из занавесок. Опийные «Грезы» укладывали половозрелого карапуза в кроватку и рассказывали ему добрую сказку о том, что происходило давным-давно…
Мимо подозрительно сидящего субъекта пробегают люди. Они расползаются по коридорам университета, растекаются по аудиториям, несутся стремительным потоком по прилегающим территориям. По традиционному сигналу начала пары они инстинктивно замолкают и превращаются в слух. Скрипят канцелярскими принадлежностями, покашливают, хрустят клетчатыми листами, застенчиво шепчутся. Затем они оказываются разбужены очередным сигналом и устремляются в коридоры, превращая их в бетонные артерии, переносящие звонкоголосые эритроциты из множества факультетов.
Субъект, герметично закутавшись в шарф, ожидает назначенной встречи. Из всех прелюдий – только короткая sms.
«Мне очень нужно с тобой поговорить. После 4 пары в главном, внизу».
Мы были знакомы совсем недолго. Да и знакомством это можно было назвать лишь с большой натяжкой. Какие-то непонятные сообщения, неизвестно по какой причине адресуемые мне. С учетом происходивших событий, связанных с отправкой в район Луны двух трясущихся тел при помощи сиропов от кашля, все эти совершенно невинные фразы воспринимались как божественное откровение и скрупулезно изучались, в надежде докопаться до разрешения очередной загадки устройства вселенной. До полного постижения мотивов странной девочки было далеко, так что было решено играть по ее правилам.
Она была каким-то наивным и светящимся существом, которое вечно улыбалось и хитро щурилось. Говорят, что много таких девочек скапливается в различных пост-хипповских движениях, где они бренчат на гитарах, поют песни про Джа и плетут разноцветные украшения для запястий. Совершенно безвредные и безобидные существа, к которым половина нашей ритуально-аптечной ячейки испытывала странное чувство отцовской жалости. Или скорее грустного недоумения в адрес заблудших овец.
Вика неспешно отделилась от человеческого потока и с задумчивым видом направилась к задумчивому субъекту. Он поднял голову, поправил челку и уставился на Вику с полными глазами непонимания.
- Привет. – она села рядом. – Пойдем в библиотеке сядем, мне тут не нравится.
Было видно, что ей тяжело говорить. Это было очень необычно, я не мог представить ситуацию, которая могла превратить лучезарную девицу в комок паранойи. И какое отношение к этой ситуации мог иметь странный декстронавт из Интернета? А виделись мы в четвертый раз.
Странно, очень странно. Эти слова звучат особенно забавно после всех тех мистерий психоза, которые произошли совсем недавно и будут происходить гораздо позже.
Подъем в хранилище книжной мудрости. Наспех покрашенные перила, обшарпанные ступени, бликующие глянцевой краской стены. Сосредоточенные на перемещении своего тела в пространстве люди. Бег вверх, бег вниз. Олимпиада без важных побед, но с важным участием.
Ручка входной двери сгибается под приложенными ньютонами. Из открытой двери бьет робкий свет тишины и вдумчивого изучения пыльных естественнонаучных гримуаров. За немногочисленными столами располагаются вкрапления усердных студентов. Воздух густой и очень серьезный. Такое ощущение, что каждый вдох может прибавить тебе ученую степень.
Мы садимся за свободный стол и достаем конспиративные тетради. Вика с некоторой опаской разглядывает нарисованную голову, из которой росло дерево, украшенное висельниками, а сама голова торчала из цветочного горшка. Картина была безобидной альтернативной интерпретацией очередной лекционной маркетинговой стратегии, которую я успешно проигнорировал. Перевернув страницу, чтобы не нервировать солнечную структуру психики собеседницы, я уставился на Вику с немым вопросом. Не смотря на бесстрастный вид (что неудивительно, имея ввиду почти полную герметичность моего всесезонного наряда), меня просто раздирало от любопытства.
- В общем, - начала Вика, опустив глаза в стол – есть одна. Как бы сказать… Ну, ее Арина зовут. И… Ну, она в меня влюбилась. Я поэтому не знаю, что делать.
Мой единственный доступный атмосферному воздуху глаз округлился.
- Я не пойму... Смотри, вот.
Она показывает мне телефон. На экране sms. Никакого текста, только смайлики угрожающего характера. Круглый красный чертенок, самодовольно проводящий большим пальцем по собственной шее.
- Она у моей подружки спрашивала мой номер. Пыталась узнать, где я живу. Несколько раз за мной ходила.
- А она не в твоем вкусе, что ли?
Вика задумалась. Нервно потеребила телефон и спрятала его в карман пальто. Потом процедила сквозь зубы:
- Она здесь. Сзади тебя, за столом дальним, возле стены. Там с ней еще две ее эти…
- А в чем проблема-то?
- Она не оставит меня в покое. Я узнавала насчет нее. Просто она в психушке как-то лежала, у нее на странице я фотографии видела с кровью всякой, она сама снимала.
- Она тебя преследует, сама чокнутая, поэтому ты ее боишься?
- Ну… Я не знаю.
Вика не обманывала. Она действительно не знала, чего хочет от меня, от Арины и от всего это липкого параноидного преследования. Такая беззащитная, ранимая и мечтательная, она оказалась в эпицентре непонятных интересов загадочной мадемуазель из дома скорби. Картина, достойная пера Кинга – бредящий шизоид с лекарственной зависимостью, хиппи с простодушными детскими глазами и кровавая герцогиня, выслеживающая объект своей страсти.
- Хорошо, ладно. А что я тут могу поделать? Мне ее побить, чтобы она тебя в покое оставила? Она низенькая вроде, я ее уделаю при желании, хотя давно уже женщин не бил, да…
- Снова пишет.
На экране Викиного телефона зашевелились смайлики, дарящие розу. Вика подняла глаза и посмотрела в сторону Арины, сидящей далеко за моей спиной. Посмотрела так, как обычно смотрит на работника бойни безымянная овца. Неожиданно во мне зашевелилось противоречие.
- Дай-ка… Не возражаешь?
Я взял телефон Вики и принялся пристально изучать сообщения. Так-так-так.
- Ничего ей не пиши только!
Не собирался. Так-так. Сообщения приходили Вике с завидным постоянством. Каждый день они десятки раз атаковали телефон, причем Арина не утруждала себя правилами приличия, отправляя их в четыре утра или в другие неудобные для беседы часы. Подобная бомбардировка продолжалась с одинаковой интенсивностью на протяжении как минимум недели. Дальше анализировать полученные сообщения я не стал, так как мой большой палец протестовал против постоянного прокручивания стенок со смайликами. Видимо, это не шутка. Во всяком случае, это была бы чертовски удачно спланированная шутка. Даже круги от недосыпания на лице моей собеседницы получились просто восхитительно…
Да, у Вики на горизонте действительно замаячил странный человек, который не стеснялся в проявлении своих бьющих через край чувств, причем этот человек был одного с ней пола, что придавало всей ситуации дополнительную пикантность.
- Ладно, посмотрим, что можно сделать. Хотя я и ума не приложу – что…
Поиграть в спасителя. Желание стать для кого-то животворящей шлюпкой постепенно обрастало тупиковыми ветвями развития. Насильственные методы сотворения добра снова и снова приводили к злокачественному корню межличностных бед. Совершенно очевидные способы спасения были похожи на самодовольное зазывание провалившегося под лед человека, который был слишком обморожен мятным вкусом аптечной проруби и не принимал во внимание возможные мозговые осложнения у его спасителей, с которыми в этот раз он поменялся местами. На уроках безопасности жизнедеятельности не объясняли, как правильно доставать из-подо льда девочек-хиппи, страдающих от больного внимания со стороны загадочных пациенток. Какая функция была у спасителя? Он был уверен, что умеет ходить по воде, хотя на самом деле лишь пускал слюну и дрожал от судорог в окружении невменяемых апостолов. Быть может, ему было предначертано оказаться в итоге распятым на огромном вопросительном знаке, водруженным на желтый пик психиатрической Голгофы…
Совершенно искренняя надежда на помощь неизвестно кому. Подтверждение истинности собственных заблуждений. Абсурдная эффективность лекарственной бесполезности. Самые непреодолимые беды казались чем-то абстрактным и подверженным стиранию с помощью упругого ментального ластика. Захотеть, решить, понять, избавиться. Порядок действий мог быть совершенно любым, но он всегда предполагал наличие осязаемого фантома мнимого результата. Самозабвенные автопроповеди и моноисповеди добровольца-аскета, подолгу сидящего в своей темной келье и перебирающего четки моделирования ситуационных перипетий.
Пространство вариантов возможного развития этих странных событий мятым ватманом лежало на осколках моей совести. Каждый раз приходилось расправлять шероховатые складки конфликтов, но это лишь съеживало общее многообразие позитивных исходов. На горизонте маячили лишь отвратительные бугры ссор и вырисовывались мерзкие вмятины обид и задетого самолюбия.
Все было каким-то неправильным и неуместным. Поле битвы с сумасшедшим противником становилось все более и более враждебным, как будто само окружение симпатизировало агрессивным чувствам моего таинственного неприятеля. Мы решили свернуть наступление на вражескую территорию. И пригласить врага туда, где невозможно было потерпеть поражение…
Знакомые чувства охватили меня с первых минут. Податливая темнота, строгая ментоловая изморось и легкая химическая контузия. Мысли расчерчивали хитрые маневры атак со схемами взятия в окружение и выстраивались в таблицы с прогнозами о возможных трофеях. Та жертвенность, с которой нейроны готовы были ринуться на вражеские укрепления, лишь добавляла нам непоколебимую уверенность в необходимости оказания священной помощи улыбчивому и практически неизвестному союзнику. Каждый из них был готов своей последней электрической вспышкой сделать свет общей победы ярче. Миллиарды нейронов замерли в волнительном ожидании начала своего последнего боя. Им не нужна была цель, им было достаточно стать полезным средством, которое потом будет с благодарностью вспоминаться счастливой спасенной от женской интервенции. Она не будет знать их имен, она не будет знать их лиц. Она даже не узнает про сражение. Пусть любопытные считают это нашим личным интернациональным долгом.
«Соратники! – обратился я к своим нервным клеткам, которые уже вытянулись по струнке от принятого препарата – До этого самого момента мы с вами рука об руку прошли через множество славных сражений. Кто-то остался там навсегда, кто-то до сих пор с нами и являет собой пример самоотверженной стойкости. И я хочу сказать, что, как бы ни закончилась сегодняшняя битва… Вклад каждого из вас, стоящих здесь, и тех, кто уже никогда среди нас не окажется – бесценен. Знайте, что никто из нас не погиб напрасно…»
Нейроны одобрительно зашелестели своими электрическими аплодисментами…
Пора.
Темнота рассеялась и представила моему внутреннему взгляду строгую черно-белую картину, которая было до боли похожа на документальные фильмы начала XX века. Серый свет, задумчивые фигуры в строгих мундирах стояли сплошной стеной, держа в руках оранжевые знамена. Выложенная брусчаткой поверхность огромного бетонного моста. Мерцание факелов, равномерно расставленных по всей его длине. Мост заканчивался невообразимо высокой лестницей, заканчивавшейся трибуной для пламенных и бредовых речей. Лестницу украшал гигантский ржавый орел, держащий в когтистых лапах лавровый венок, внутри которого была вписана структурная формула декстрометорфана.
Под торжественный марш, играющий со всех сторон, я начал медленно идти к трибуне. Бесстрастные лица безымянных манекенов, держащих тысячи оранжевых знамен. Их замершие глаза выражали молчаливое одобрение любых действий невменяемого канцлера. Казалось, что в любой момент кто-то из них мог рухнуть, потянув за собой остальных, как кости домино, самозабвенно устремляющих свое падение к самому горизонту. Но они продолжали стоять.
Трибуна приближалась. Ветер раздувал огонь факелов, озарявших церемонию самодовольным светом жертвенных костров. Кончики крыльев орла стали покрываться хромовым блеском. С каждым моим шагом все больше и больше перьев возвращались к своему яркому предназначению. Полотнища оранжевых знамен с неукротимой яростью развевались на своих стеклянных древках.
Когда до лестницы оставалось на более десяти метров, я сбавил шаг, заметив, как от колонны моих верных безымянных нейронов отделилась знакомая фигура. Она уверенно подошла к середине первой ступени и развернулась ко мне.
Это был Сойер, смотревший куда-то вдаль, терпеливо ожидавший, когда я с ним, наконец, поравняюсь. Облаченный в великолепный черный мундир, он был образцом чистокровного уберменша, светловолосым всадником апокалипсиса, предпочитавшего ходить по выжигаемым землям пешком. Он прищурил глаза и протянул мне топор, чтобы на недосягаемой вершине бесконечной лестницы я мог завершить эту дикую помпезную церемонию.
Сжимая топор в руке, я медленно поднимался по ступеням, чувствуя на спине взгляд миллионов пустых глаз. Сойер шел в нескольких шагах позади меня, держась левой стороны, чтобы не рушить симметричную сакральность тоталитарного ритуала.
- Я так и знала, что все этим закончится.
На самом верху нескончаемой лестницы я увидел Арину. Она была привязана к праздничному столбу для особенных жертвоприношений. По бокам от столба стояли двое крепких мужчин в черных революционно-анархических масках. Они скрестили руки на груди, показывая благодушное смирение перед волей их квантового фюрера. На их крепкие плечи медленно падали хлопья ржавчины, отвалившиеся от крыльев великолепного императорского орла. Вся вершина этой ацтекоподобной пирамиды была усеяна рыжими кусками окислившегося металла. Он ворчливо шелестел под моими подошвами и грациозно распадался на тысячи рыжих песчинок. Фигура орла сияла миллионами стальных оттенков.
- Как думаешь, здесь есть какой-нибудь компромисс? – я задал вопрос с искренним дружелюбием.
Арина задумчиво и почти незаметно скривила лицо в неуверенной, но отрицательной гримасе. Она слегка покачала головой, потревожив мирно покоившиеся снежинки ржавчины в ее волосах.
- Так, хорошо, идем дальше.
Одним резким ударом ритуального топора я раскалываю череп Арины надвое. От чудовищного хруста деликатных костей безмолвные адъютанты в масках даже не дернулись. Она конвульсивно задергала шеей, мелко ударяя затылком о зеркальную поверхность жертвенного столба.
Я повернулся к стоящему сзади меня Сойеру.
- И что? Это решило проблему? – мне был решительно непонятен глубокий смысл этой церемонии.
- Послушай, тут же все просто. Если ты думаешь, что окончательно все испортил – то это не так.
Монтаж, сцена один, в стык, склейка.
Невредимая Арина все также стояла привязанной к металлическому столбу, украшенному помпезным чугунным литьем. По бокам стояли двое крепких мужчин. Сверху все также падали маленькие кусочки ржавчины.
- Ты уверена, что стоит продолжать? – спросил я с неподдельным состраданием.
- Не сказала бы, что мне нравится все происходящее. Слишком много внимания к моей скромной персоне. – Арина издевательски улыбнулась и захлопала глазами.
- У тебя кровь там, да?
- Наверное, осталась с прошлого дубля. Ничего страшного, продолжай.
Усталый выдох. Замах. Удар.
Шейные сухожилия перерублены, кровь из артерий устремляется в атмосферу в своем гемоглобиновом изобилии. Воздух недовольно рычит, вылетая из изувеченной трахеи. Голова запрокидывается вправо и повисает на эластичном лоскутке кожи, еле заметно покачиваясь из стороны в сторону, словно уродливый длинноволосый маятник.
- Если я все правильно понял… - кричу я Сойеру через собственное плечо.
Склейка, монтаж, сцена два, в стык.
Арина выглядела несколько озадаченной. Ее начинала утомлять эта непонятная экзекуция. Кровь на шее высохла и теперь лишь скромно чернела мертвым эритроцитовым напоминанием. Волосы немного спутались, перемешавшись с ржавчиной и липкой животворящей жидкостью.
- Послушай, ничего личного… - начал я, уверенно сокращая расстояние перед очередным замахом.
- Да, конечно, я все понимаю – почти шепотом заверила Арина и подняла на меня извиняющийся взгляд.
Полотно топора вошло в ее голову параллельно земле, отделив пристальный немигающий взгляд от нижней части погрустневшего лица…
Сцена три, стык, монтаж.
- Все хоро… - шепотом говорит Арина, запинаясь в тот самый момент, когда топор проламывает ее темя.
Стык, склейка…
И снова я разрубаю ее голову на части, орошая кровью покрытую ржавчиной вершину бесконечной лестницы.
Она больше не смотрела на меня. Экзекуция на потеху воодушевляемой публике, состоящей из нервных окончаний, не способных к состраданию и сопереживанию. Трусливое бегство на знакомую территорию, многократное показательное уничтожение мнимого источника чужих страданий. Среди всей этой картонной бутафории, среди факелов, пафосных орлов и монолитных жертвенных строений я машинально кромсал несчастную девочку, надеясь помочь другой кромсаемой девочке. Теория распределения страдания, гипотеза о равномерности переживаний – научный подход к ненаучным вопросам. Ничего здесь не могло быть подтверждено экспериментально – лаборатория занимала несколько кубических сантиметров внутри поврежденного мозга самопровозглашенного диктатора, вершившего свой благородный самосуд. С каждой кровавой сценой приближалось светлое чувство освобождения от неизвестного груза. Удары, полные самоотверженного сострадания, склеивали пространство эксперимента в безумный пропагандистский клип, мелькающий стробоскопическим буйством кровавых сцен…
Внизу у лестницы валялись брошенные оранжевые знамена. Ржавчина устало поднималась обратно к орлу. У столба больше никого не было. Верное войско нейронов разбрелось по своим делам, озадаченное поддержкой функций дыхания и другой высшей нервной деятельностью. Сойер сидел на ступеньке, смотрел в самый низ бесконечной лестницы и надевал свою вечную черную шапку. Парад победы был сыгран, а по захваченной Красной площади моих ненужных свершений галопом неслись белые лошади внутреннего триумфа. Я сел возле Сойера и стал наблюдать за тем, как начали гаснуть бесчисленные факелы, простирающиеся до самого края света.
После этого Вику долго не было слышно. Она на пару недель растворилась в бездне неизвестных социальных взаимодействий, совершенно позабыв об обещанных докладах относительно развития своей непонятной ситуации. Я же погряз в традиционных камланиях и посвятил себя изучению мультивариативности материализуемых ментальных установок. Как обычно генерировались сотни мегабайт теоретических обоснований, но это никак не могло объяснить внезапные итоги недавнего тоталитарного эксперимента.
- Привет. Извини, что не звонила так долго. Как дела?
- Здравствуй. Хорошо все. А твои? Ну, ты поняла.
- Ты знаешь, наверное, не нужно ничего больше. Она меня больше не беспокоит.
- Да? И как давно? Что произошло?
- Она извинилась за все и перестала мне писать. А в институте она убегает, когда меня видит.
- Даже так. А ты не могла бы сказать, когда она точно извинилась? Это sms?
- Да, в четверг позапрошлый написала мне. Вечером. Я ей отвечать не стала, решила так с ней поговорить, но она молчит и избегает меня теперь…
- Это она странная очень, да, не зря в психушке-то лежала.
- В общем, извини, что по пустякам заморочила, все равно спасибо, что хотя бы выслушал…
«На здоровье. Всегда рад Вам помочь» - проговорил я про себя с внутренней самодовольной ухмылкой.
Что мог подумать декстронавт о таком исходе? Ничего такого, что могло придти в голову здоровому человеку. Он снова завращал Вселенную вокруг своего тощего тела. Центр Управления Совпадениями в этот раз удачно обработал его запрос, сформировав немыслимый ситуационный крендель. Никакой кипы бумаг, никаких заявлений, никакой волокиты и бюрократии. Так уж сработала служба решения непонятных проблем – в его секторе восприятия улыбчивая девочка-хиппи освободилась от докучающих знаков внимания со стороны мрачноглазой баронессы. Это была извращенная до невозможности форма квантового бессмертия, подтвержденная экспериментальным парадом внутри его собственной головы. Наблюдателю умирать всегда некогда. Смерть – это то, что случается с объектами наблюдения, в то время как в не зависимости от бесчисленного многообразия обстоятельств субъект наблюдения всегда оказывается вышедшим сухим из воды. Без разницы, будет ли он стрелять себе в голову или бросится ли под колеса автомобиля. Он навсегда останется целым и невредимым, успев погибнуть несколько миллиардов раз. Но среди всех миллиардов раз он сможет воспринять только момент собственного чудесного спасения из лап неминуемой гибели. Так и живем – целый мир совершенно одинаковых людей с бессмертными формами существования, с любопытством разглядывающие один из миллиардов параллельно-гибнущих друзей и товарищей.
Наблюдатель, заточенный в нескольких кубических сантиметрах «объективной» реальности. Сам себе диктатор. И пока у него под командованием находятся верные войска сострадания - найдется еще тысяча и одна беспокойная Вселенная, размером с несколько кубических сантиметров, которая сможет в итоге вздохнуть с облегчением. Если хотя бы кто-то в этой плоскости бытия помнит о том, что счастье равномерно распределено повсюду, а проблемы кучкуются лишь в беспокойных головах – то эту бесконечную битву общего с частным можно считать выигранной союзными войсками милосердного сострадания.
Победители всегда верили в счастливый конец добрых сказок.

[Гость]

браво!
:oops: ТАКИЕ книги нам нужны :lol:

[nowherr8r]

вот четвертая глава это вообще нечто! очень цепляет
выложи еще первые 2 главы. насколько я понимаю они уже написаны?

[Гость]

о, да :oops:

[EyeScream]

Первые главы не буду выкладывать, чтобы не убить идею в зародыше. Уже готово 30 страниц. Думаю, что до начала лета допишу остальные 2/3. А целостное чтиво будет всяко интереснее.
Так что пока можно ничего нового не ожидать, оно пойдет только редактору)

[Sulfuric Acid]

Да, четвёртая глава очень классно вышла.
Пс: если это по реальным соытиям, то тебе очень повезло, что эта "Арина" оказалась слабее тебя. А то мог бы такое схлопотать, не выбрался бы.

[EyeScream]

Что интересно - с "Ариной" удалось неплохо так подружиться спустя год)) Но больше ничего интересного с ее участием не происходило. Барышня действительно очень специфическая. На мои вопросы о той ситуации с "Викой" никогда ничего не отвечала. Вот такая вот забавная история произошла))
Причем, общение с "Ариной" было эталонным непониманием, или, как это называется в соционике - Квазитождеством. Горький и Габен, чего уж там)

[Sulfuric Acid]

Хех, если бы ты смог её понять, узнал бы много нового и интересного (и скорее всего, приятного. Хотя это очень сильные вещи, но вроде ты бы справиться мог). Дхм, кстати, неплохо помогает (и на трезвую голову) приблизиться к такому состоянию сознания. Ну а насчёт подружились, так это нормально, в принципе... (мы так то твари необидчивые, просто без моральных принципов :oops: ) - т.е. взаимодействие с теми, у кого есть потенциал, у нас в большинстве случаев происходит свободно.

[EyeScream]

Понять ее было нельзя чисто из-за такого вот несоответствия информационного метаболизма. Ничего с этим поделать нельзя. Логико-сенсорный интроверт и сенсорно-логический интроверт не поймут друг друга при всем желании)) Ну, это скатывается в соционический оффтоп)

мы так то твари необидчивые, просто без моральных принципов

Это ты кого так обобщаешь? Трудно контекст просто усмотреть)
Эта история была просто очень наглядной иллюстрацией экстремального постиндустриального шаманизма. А также - демонстрацией мощи искреннего и несгибаемого намерения))

[Гость]

знаешь, если редактор настоящий поработает над твоими историями, то этакой манифест просто получится "постиндустриального шаманизма"

[Sulfuric Acid]

Соционику не изучала, к сожалению. Всегда больше доверяла своим внутренним выводам из непосредственных ситуаций, чем человеческим наукам. Хотя можно было бы ознакомиться ради интереса...

Это ты кого так обобщаешь? Трудно контекст просто усмотреть)

Эм... Ну, как бы тебе сказать. Есть такие, чуть отличающиеся от людей в привычном понимании, личности. Ну вот такие, как она. Их можно в целую "породу" отделить, и это не будет ошибкой. Тот, кто знает, отличит их в толпе или на фотографии по глазам.

Эта история была просто очень наглядной иллюстрацией экстремального постиндустриального шаманизма. А также - демонстрацией мощи искреннего и несгибаемого намерения))

)честно говоря, с некоторых пор перестала понимать мотивации, подобные тем, которые тобой тогда руководили. Ничего страшного с этой "Викой" не случилось бы, а страх как таковой - он только укрепляет твоё (в данном случае, её) внутреннее. В конце концов, это нормальное, рутинное взаимодействие "хищника" и "жертвы" - природное явление, вне рамок человеческой "справедливости". Ну и, повторюсь, тебе повезло, что твоё несгибаемое намерение победило...

[EyeScream]

Есть такое выражение - "каждый человек - звезда". Звезды разные по массе, составу, яркости и т.д. Так что "привычное понимание" мне немного не понятно. Если посмотреть повнимательнее, то каждый человек очень отличается от основной массы "остальных", даже если в другой системе отсчета становится частью "остальных". Человеческая личность - это всегда отдельное частное, которое мне никак не удавалось вписать в рамки "общего и привычного") А пород столько же, сколько и людей получается.
А если бы с "Викой" что-то действительно случилось? Ничего нельзя было утверждать наверняка, ибо известно было чуть больше, чем ничего. Да и о какой мотивации может идти речь, когда мозг пропитан гликом и в каждом шорохе видишь секретное послание от Вселенной лично тебе?) Как в психиатрии это называется?)
Манифест? Пусть будет манифест, но такой неправильный манифест, который бы не призывал никого ни к чему:oops:

[Sulfuric Acid]

ээ. Звезда-то, конечно, звезда. Но среди звёзд и чёрные дыры встречаются. Тоже как бы "небесные объекты", но другого рода. Вот здесь примерно так. Волк и олень - оба млекопитающие, но разных пород.
Вряд ли с ней бы действительно что-нибудь случилось. Максимум, думаю - необратимо изменилось бы сознание. Но это всегда скорее хорошо, чем плохо. Хотя страх неизвестности, да, понимаю...

[EyeScream]

Черные дыры это мертвые звезды) Тоже звезды, но мертвые.
"Чёрные дыры звёздных масс образуются как конечный этап жизни звезды, после полного выгорания термоядерного топлива и прекращения реакции звезда теоретически должна начать остывать, что приведёт к уменьшению внутреннего давления и сжатию звезды под действием гравитации."
Софистика в общем, но мы друг друга поняли) Сходства и различия - во всем можно найти, но меняет ли это саму сущность сравниваемых объектов?))

[Sulfuric Acid]

я не совсем согласна здесь с официальной наукой, т.к. сталкивалась с этими объектами непосредственно, конечно. Дыра - это не бывшая звезда, это проход; насколько я знаю, даже в официальной науке открыты "белые дыры", выбрасывающие вконец растерзанную материю с огромной скоростью - так вот, это их задняя сторона. Но, впрочем, я не об этом. Соглашусь, что, ессно, и те, и другие - вписываются в какие-то общие рамки. Просто более подробная классификация разделит их на два подвида... Ну в общем да, поняли.

[EyeScream]

"На сегодняшний день неизвестны физические объекты, которые можно достоверно считать белыми дырами, также нет теоретических предпосылок по методам их поиска (в отличие от чёрных дыр, которые должны находиться, например, в центрах крупных спиральных галактик)"
Мы ступаем на хрупкую почву современной астрофизики и что-то мне подсказывает, что мы не особо компетентны в этом. Так что оставим дыры и звезды для современных ученых)
Ну, а вообще, интересно читать ли? В плане, дальнейшего развития событий? Не окажется ли для читателя структура "несколько перекликающихся новелл" разочарованием? Или отсутствие четкой хронологичной событийной линии не скажется на читабельности? А, читатель?)