Fgoop » 01 апр 2015, 18:35
Она приходит впервые, и трижды, за две воды, через сны, дисгармонии и аромат чеснока. Она пишет словами тетрадь, которая помнит о забывшем про память. И нет ни меня, ни думающего о моем наличие, ни самого существования. Есть только определенность мотылька, трясущегося перед своей тенью. Есть наши дни и чужие ночи, есть слезы в подушку и ощипанные курицы. Есть встреченные люди и не проявленные негативы ситуаций, есть глаза и рука на щеке, есть потоки мурашек. Она приходит вдвойне, незнакомая для себя, ее волосы дышат туманом, комочками в манной каше, оргазмом. Она садится на стул и я говорю ей привет. Не задумываюсь, чтобы не ограничить поток возникающего, не разворачиваюсь к широтам мыслей и ценностных диаграмм. Как много бумажных зайчиков застревают у синаптической щели в неведомое.
Время подглядывает за мной из-за угла. Время подкладывает мне смердящего свинорылого бафомета, бьющегося, разевая скошенный рот, в нейлоновой сети архетипов. Наливаю себе чашку чая, ставлю ее на алтарь, вырезанный из журнального столика. Понимаю недопонятое пойманное. Вкручиваюсь в не-реальность, из судьбы. Нервничая, перебираю пальцами связующую нить мироздания, мироощущая всей кожей ее полосатую наготу. Мозоль на подушечке под головой вечного ребенка становится лишь вместилищем булавок. Я вытаскиваю их из себя, и втыкаю в себя следующего, в тщетной потуге вырваться из продавленного круга. БЕЗРЕЗУЛЬТАКТНО.
Округлая коленка под сокращающейся рукой не дает внутри больше никакого инакового смысла.
Смыслопорождения шестого завскрытого угла не достигают языками до неба.
То, что осталось, что уйдет, и не уходило, возникая, диафиберглассовые волокна прореальности. Не зная куда, но, все же, известно пока "зачем", усиленно стараюсь запахнуть на себе открытые прошлым вечером ставни. Долгий взрыв наспех собранной между уроками жизни хлопушки.
Живое, изменяющееся, томно-болезненное взаимодействие между метрами и простым и неявным миром. Поиск, разрывая перчатки, затеянного в завтрашнем утра, когда, когда-нибудь, всё-всё останется по-другому. Незамеченный вовремя переход, на котором кто-то оступился, и, случайно, не нашел чью-то ногу. Довольное урчание холодильника, дождевая вода в ванной комнате. Бесконечно распадающийся на двое лабиринт. Пульсирующий поток образов, которые, сдирая с них шкуру, я вытаскиваю на разметанную в холоде колоду.
Она устала. Уже не пишет музыку ради книг, не играет возле дивана со своим котенком. Все реже ластится перед сном, чтобы я ее нежно погладил. Она ВЫСВЕРЛА. Найдя пушистое семечко смысла, носимое ветром изменений, за шиворотом чужой яркой рубашки.
Нет. Как-будто и не было времени. Ночная тишина начинает преследовать меня даже днем, и, чтобы от этого спрятаться, я начинаю защищаться всевозрастающей громкостью мыслей.
Жил-был ученый, и он все время находился на лестнице. Он постоянно строил какие-то ступени, переступал на них, и, вскоре, снова начинал строить новые. Он удивлялся, почему все так сложно, долго и непонятно; и знал, что его обязательная миссия - сделать проще, быстрее, осознаннее. Только вот разве бывают в жильи-быльи обязательные миссии? Стоя после одного из своих подъемов, во время которого он достроил очередную ступеньку, и уже собирался было сделать на нее шаг, ученый вдруг врервые посмотрел вниз, и не увидел там ничего, кроме тумана. Он вдруг понял, как же здесь холодно, сыро и вязко, даже птицы вязли в пространстве, и с тягучими криками стекали вниз каплями краски с холста. Ученый заметил, что оказывается материал для новой ступени он берет, разбирая за собой предыдущую. Не ту, на которой он стоит, а ту, с которой он поднялся. И спустится обратно уже не представилось ученому возможным, хотя он строил ступени так долго, а лестница так и не привела его в таинственное место, где ясны сразу все тайны мироздания. И он всерьез начал задумываться, что строил лестницу не из того места. Ученый остановился на секунду, оттер пот со своего высокого лба, и вдруг заметил, что пространство вокруг него было наполнено множествами разных звуков. Просто до этого он был настолько поглощен своей идеей, что внимания не оставалось ни на что вокруг. Теперь же со всех сторон доносились шорохи, скрежеты и стуки, сердце ученого радостно забилось (хотя, он конечно же знал, что сердце не может забиться "радостно"), и он начал вглядываться в беспросветный туман. Вскоре из него стала показываться головка еще одной лестницы. На ней напряженно работал человек, в котором ученый узнал себя, только себя до произошедшего с ним откровения, и он покровительственно себе улыбнулся.
- Зачем ты строишь эти ступени? - спросил он у себя-до.
- Я не строю, я, скорее, подстрочник, - ответил ему он-до.
И, укоризненно поглядев на себя, вскоре исчез где-то вверху, оставив после себя лишь две длинные палки, похожие на вертикальные рельсы. Присмотревшись, ученый увидел, что в них уже копошатся термиты. К тому же, хотя было ощутимо холодно, у ученого поднялась и снова упала на кровать плохо себя чувствующая температура.
Она давно смотрела на странные вертикальные палки, торчащие из земли, когда-то их было в этом месте много, но рано или поздно большинство из них падали от сильного ветра на землю, и рассыпались в труху. Теперь же остались и гордо возвышались, соединяя небо и землю, только одни. По легендам, по этим палкам уползали в свое странное поднебесье факиры, актеры и иностранцы. Она провела рукой по выщербленной поверхности, стряхнув затем трением пальцев друг о друга налипший на них песок. И подумала, что была бы совсем не против приготовить одному из них ужин.
Она приходит впервые, и трижды, за две воды, через сны, дисгармонии и аромат чеснока. Она пишет словами тетрадь, которая помнит о забывшем про память. И нет ни меня, ни думающего о моем наличие, ни самого существования. Есть только определенность мотылька, трясущегося перед своей тенью. Есть наши дни и чужие ночи, есть слезы в подушку и ощипанные курицы. Есть встреченные люди и не проявленные негативы ситуаций, есть глаза и рука на щеке, есть потоки мурашек. Она приходит вдвойне, незнакомая для себя, ее волосы дышат туманом, комочками в манной каше, оргазмом. Она садится на стул и я говорю ей привет. Не задумываюсь, чтобы не ограничить поток возникающего, не разворачиваюсь к широтам мыслей и ценностных диаграмм. Как много бумажных зайчиков застревают у синаптической щели в неведомое.
Время подглядывает за мной из-за угла. Время подкладывает мне смердящего свинорылого бафомета, бьющегося, разевая скошенный рот, в нейлоновой сети архетипов. Наливаю себе чашку чая, ставлю ее на алтарь, вырезанный из журнального столика. Понимаю недопонятое пойманное. Вкручиваюсь в не-реальность, из судьбы. Нервничая, перебираю пальцами связующую нить мироздания, мироощущая всей кожей ее полосатую наготу. Мозоль на подушечке под головой вечного ребенка становится лишь вместилищем булавок. Я вытаскиваю их из себя, и втыкаю в себя следующего, в тщетной потуге вырваться из продавленного круга. БЕЗРЕЗУЛЬТАКТНО.
Округлая коленка под сокращающейся рукой не дает внутри больше никакого инакового смысла.
Смыслопорождения шестого завскрытого угла не достигают языками до неба.
То, что осталось, что уйдет, и не уходило, возникая, диафиберглассовые волокна прореальности. Не зная куда, но, все же, известно пока "зачем", усиленно стараюсь запахнуть на себе открытые прошлым вечером ставни. Долгий взрыв наспех собранной между уроками жизни хлопушки.
Живое, изменяющееся, томно-болезненное взаимодействие между метрами и простым и неявным миром. Поиск, разрывая перчатки, затеянного в завтрашнем утра, когда, когда-нибудь, всё-всё останется по-другому. Незамеченный вовремя переход, на котором кто-то оступился, и, случайно, не нашел чью-то ногу. Довольное урчание холодильника, дождевая вода в ванной комнате. Бесконечно распадающийся на двое лабиринт. Пульсирующий поток образов, которые, сдирая с них шкуру, я вытаскиваю на разметанную в холоде колоду.
Она устала. Уже не пишет музыку ради книг, не играет возле дивана со своим котенком. Все реже ластится перед сном, чтобы я ее нежно погладил. Она ВЫСВЕРЛА. Найдя пушистое семечко смысла, носимое ветром изменений, за шиворотом чужой яркой рубашки.
Нет. Как-будто и не было времени. Ночная тишина начинает преследовать меня даже днем, и, чтобы от этого спрятаться, я начинаю защищаться всевозрастающей громкостью мыслей.
Жил-был ученый, и он все время находился на лестнице. Он постоянно строил какие-то ступени, переступал на них, и, вскоре, снова начинал строить новые. Он удивлялся, почему все так сложно, долго и непонятно; и знал, что его обязательная миссия - сделать проще, быстрее, осознаннее. Только вот разве бывают в жильи-быльи обязательные миссии? Стоя после одного из своих подъемов, во время которого он достроил очередную ступеньку, и уже собирался было сделать на нее шаг, ученый вдруг врервые посмотрел вниз, и не увидел там ничего, кроме тумана. Он вдруг понял, как же здесь холодно, сыро и вязко, даже птицы вязли в пространстве, и с тягучими криками стекали вниз каплями краски с холста. Ученый заметил, что оказывается материал для новой ступени он берет, разбирая за собой предыдущую. Не ту, на которой он стоит, а ту, с которой он поднялся. И спустится обратно уже не представилось ученому возможным, хотя он строил ступени так долго, а лестница так и не привела его в таинственное место, где ясны сразу все тайны мироздания. И он всерьез начал задумываться, что строил лестницу не из того места. Ученый остановился на секунду, оттер пот со своего высокого лба, и вдруг заметил, что пространство вокруг него было наполнено множествами разных звуков. Просто до этого он был настолько поглощен своей идеей, что внимания не оставалось ни на что вокруг. Теперь же со всех сторон доносились шорохи, скрежеты и стуки, сердце ученого радостно забилось (хотя, он конечно же знал, что сердце не может забиться "радостно"), и он начал вглядываться в беспросветный туман. Вскоре из него стала показываться головка еще одной лестницы. На ней напряженно работал человек, в котором ученый узнал себя, только себя до произошедшего с ним откровения, и он покровительственно себе улыбнулся.
- Зачем ты строишь эти ступени? - спросил он у себя-до.
- Я не строю, я, скорее, подстрочник, - ответил ему он-до.
И, укоризненно поглядев на себя, вскоре исчез где-то вверху, оставив после себя лишь две длинные палки, похожие на вертикальные рельсы. Присмотревшись, ученый увидел, что в них уже копошатся термиты. К тому же, хотя было ощутимо холодно, у ученого поднялась и снова упала на кровать плохо себя чувствующая температура.
Она давно смотрела на странные вертикальные палки, торчащие из земли, когда-то их было в этом месте много, но рано или поздно большинство из них падали от сильного ветра на землю, и рассыпались в труху. Теперь же остались и гордо возвышались, соединяя небо и землю, только одни. По легендам, по этим палкам уползали в свое странное поднебесье факиры, актеры и иностранцы. Она провела рукой по выщербленной поверхности, стряхнув затем трением пальцев друг о друга налипший на них песок. И подумала, что была бы совсем не против приготовить одному из них ужин.
