Кокси: "/ПАНТЕОН МЁРТВЫХ БОГОВ/Часть 1."

[Факир]

https://telegra.ph/PANTEON-MYORTVYH-BOGOVCHast-1-01-29
Tarja TrestJanuary 29, 2020
Бухту засыпали камнями, она поросла травой. Бухту забросили. Оленю спилили рога. Он стал мёртвым. Лица земли объяты войной и пылают. Теперь мы смотрим чужие сны, проявленные зелёными искрами в лакмусовой бумаге восхода.
- Что ты видишь?
- Бессмысленную упаковку жизни, которая всё равно испортится. Всё теряет смысл, становится средством, бледным отголоском настоящего. То, что создали люди - мертво, они создали клонов, обмельчало даже искусство, если взглянуть на него сверху.
- Тогда войди в мой храм полупустой, и вдохни бесконечность.
- Это не бесконечность, это пантеон мёртвых богов, покинутые храмы, а за окном - картонные декорации, а не мир.
- В своей эре - я есмь правитель. Я - есмь закон. Моя эра сейчас на заре. А что олицетворяет твоя вера? Что олицетворяет твой бог?
 
 
Её белый воротничок, украшенный имитацией жемчуга, и его белая рубашка сквозь прорези джемпера - они выглядели как из другого времени, сидя на этой кухне – такие себе примерные ученики сталинской школы.
- Ты знал, что женщина, принимающая мускатный орех, становится ведьмой? – засмеялась Иша, надкусывая тугой, иссушенный плод. – Фу, ну и гадость! Когда я всё это съем, у меня будет целый завод специй во рту!
- И не говори, мерзость. – подтвердил Рахаэль, сплёвывая вязкую, коричневую слюну в раковину, тут же жадно отхлебнув йогурт. - И это только начало. Ты представляешь, что будет, когда я съем все 14? Как бы не сблевать.
- Брр.. – Ишу передёрнуло. – Митотная рвота считается священной. Так же, как и исторжение мескалито. Шаманы знали толк в принятии энтеогенов. Главное, чтобы успели всосаться алкалоиды с частицами бога, иначе весь митот – всмятку! У них принятие растений силы всегда сопровождалось ритуалом, не то что у нас. Кстати, вот у шаманов Сибири принято кормить оленей мухоморами, а затем пить их мочу. Но такой ритуал мне как-то не по душе.
- Сейчас икаро включим, будет тебе ритуал.
Сладкая меланхолия наслаивалась на хрупкость осенних руин, контрастностью неба выпивая взгляд залпом, будто всасывая в себя даже сквозь пыльные стёкла, отпечатывающие слепки пальцев. Блики медовых лучей на вздымающемся паркете, косо прорезали отсветами пол. Листья густо опрокидывали свои иссушенные тела к земле, к тверди асфальта, казалось, словно всё вокруг создаётся усилием пока ещё неосознанной мысли, словно мир творится совершенно случайно. Благовонные сплавы дыма томно струились вдоль жёлтых занавесок, проскальзывая юркими змеями меж прядями их волос. Пространство искажалось на глазах, точнее, это они, убитые, изрядно уже покрасневшие, искажали его.
- Что-нибудь чувствуешь? – созерцая упадок листьев в элегии осеннего декаданса, Иша то и дело топила взгляд в бокале с дымящимся, ароматным глинтвейном. – Думаешь, это была хорошая идея – залить мускат алкоголем?
- Это же просто глинтвейн, по бокальчику выпьем, и всё. Нужно как-то перебить гадкий вкус. Но чёрт побери, в глинтвейне – тоже мускатный орех! Как мы об этом не подумали.
- Но это же удар по печени.
- Ничего, наша печень и не такое переживала.
Иша пожала плечами. Спустя час после приёма, её восприятие существенно изменилось, хотя полученная в сети, информация, гласила, что должно пройти несколько часов, дабы проявились первые эффекты, должно быть, всё дело было в её чрезвычайно быстром метаболизме. Отражённый в глинтвейне, свет вплавленных в потолок, ламп, под её расфокусированным взглядом, образовывал микрогалактики из сплетений фрактальных фотонов, каждая такая галактика засасывала её в себя, поражая точностью тонких, ветвистых линий. Иша уже не понимала, то ли это предвходные эффекты ореха, то ли проекция её собственной отслоившейся сетчатки в симбиозе с вином и светом.
 
Из кабинета, через слабую шумоизоляцию стен, проникало шаманское пенье икаро, рисуя в воображении Иши атмосферу густых и влажных лесов Амазонки. В какой-то миг она даже услышала тяжелый шелест лиан и твёрдых, сочащихся клейким соком, огромных, кожистых, будто глянцевых, листьев. Мотнув головой, она снова увидела белый пластик кухонной стены.
В условиях отрыва календарных листов с неразгаданными психоделическими посланиями, тленными осколками октября, в условиях намечающегося отрыва ментального и телесного, накренённым полюсом восприятия, Иша следила, за тем, как Рахаэль заваривал себе чай в гранённом стакане. Плавающий в нём, лимон, вращался, подобно огромному циферблату, поглощённый жидкостью, движущейся, как стрелки, а засыпаемый сверху, сахар, топил циферблат своим грузным натиском.
- Мой чайный детектор обнаружил лимoнные часы с чайной стрелкой, под насыпью сахарного песка времени. – заплетающимся языком пробормотала Иша, пытаясь засмеяться, но от вращения ложкой, чая, от и сливающегося в серый, до тошноты, шум, кухонного кафеля, у неё закружилась голова. Звуки икаро исказились, словно образованные хаосом, либо же хаос образовался у них внутри, нацарапывающий когтями сюжеты-контуры, когти вцепились в цвет, тонкими звуками от ногтевых вмятин об монолитный, металлический бокал с глинтвейном, источающим кисло-острый, пьянящий пар. Свет налипал на веки, просачиваясь сквозь них переливами красного и сине-зелёного. Шум за стеной бурлил кипятком, кислотой, помятой, искусанной зубами, жвачкой, всё сплылось, образовав диффузию стёртых границ и контуров. Иша подбежала к раковине и блеванула в неё массой обломков, как газами от погибшей звезды. Время растаяло и стекло на пол жидким стеклом. Медленно, по градации вверх, их накрыло глубоким кайфом.
 
Переместившись в кабинет, они легли на кушетку, и та тотчас же всосала в себя их, лишённые контуров, тела, всё пошло по швам, разломалось и вышло за скобки. Впадая в недолгий транс, растекаясь сложными схемами, графически-точными тепловыми разрывами, Иша пробормотала:
- Я не ощущаю саму себя, ощущаю только тепло. Контуры тепла!
- Тело диффузирует с пространством. И вокруг такая свежесть, как будто пространство дышит, и мы вместе с ним – в унисон.
- Это мировое дыхание. Унисонос.
- Как Уроборос?
- Нет. Унисоснос создаёт размытие, сейчас у нас размытие телесное, контуры смазались, поэтому мы можем со всей вселенной двигаться в унисон. Орех – это очень по скраингу, не находишь? Эх, если бы своё восприятие можно было бы отправить электронным письмом, вживить спутником-сканером, загрузить данные непосредственно в мозг, в чувственный центр… я бы желала иметь такой аппарат, фиксирующий восприятие в своём первоначальном виде.
Мигая красным и синим неоном, индикаторы приборов пиксельными ежами ползли в лес, один из них мигал как сломанная неоновая буква на вывеске – отель Love. Клавиатура шелестела бамбуком, когда Иша вбивала в поиск Synové Světla, Tábor Radosti. Музыка зазвучала, словно тайга, а затем стала тёплой и медной, и Иша любила её, так, словно музыка была человеком, полюбившим её в ответ. Потолок вещал, паутина трепетала от сквозняков, легко покачиваясь на зелёном фоне с выбитыми разводами. Под ним все слова ожили, слетая со своих мест, становясь фрагментами истории.
По-японски, изящную, узкую спину Рахаэля, обдувал холодной струёй воздуха кондиционер марки «Сенсей», на месте выпавших крыльев остался знак – иероглиф, означающий, что когда-то Рахаэль был благородным драконом. Его клыки внезапно впились Ише в шею, и ей показалось, будто он на самом деле пил её кровь с вековой вены вечности, пил её страхи, питаясь их смрадом. Они словно летели в один бесконечно глухой и глубокий колодец, зависая в его гулком, сипящем вакууме, как всё живое, стремясь к энтропии. Колодец был её венами, из которых он выцеживал её подземные воды с разводами чёрной нефти, подключившись через неё к древнейшему истоку.
- Не рань мою рвань! – закричала Иша, хватая его за плечи и умоляя - Лучше сшей, сними с шеи слепок запаха своим сладким укусом. Я – ключ к твоим внутренним молчанкам. Переверни страницу, слижи абзац с моих пальцев, ласкающих твои губы - это всего лишь смесь. Соскабливая срисованное с натуры, вырезая слова из самой жизни – иногда ножом, иногда – нервами, я творю этот мир для нас, наполняя каждого жаждущего технологией растворения, каждый вечер меняя маски, стирая каблуками роли и совсем не смывая грим.
Её тонкие руки, заострённые колени – вся она была словно выточена по подобию правильного исключения. Рахаэль усадил её в кресло, перед монитором, объясняя, что когда кусал её, то увидел зелёный восход и мировое древо, на нём росли плоды мускатных орехов с раскрытыми, как половые губы, желтоватыми лепестками, из них красными, будто пластиковыми линиями, ветвился мультиверс. Рахаэль сказал, что Иша действительно стала мускатной ведьмой, проводником в блок истинного писания. А чтобы туда войти, сперва нужно пропульсировать чакры.
Рахаэль велел ей закрыть глаза и отдаться Унисоносу, чтобы ни происходило, начав проводить ладонями пассы вдоль её застывшего тела – от ступней, до выкрашенных корней волос. Сальвинориновый тоннель завихрился зелёными сгустками вдоль её позвоночника пробуждающейся Кундалили, закручиваясь в прочищающую каналы, спираль. Энергия сплеталась в витки, будто в центрифуге её пре-вращения, сквозь тело проплывали фотоны, и атомы, собранные в молекулы кислорода, вихрями пробуждая торсионные поля от круговых, вращательных движений его рук.
- Я вхожу в гипно-noizz. Гипnoizz вещает в прострацию моих тонких тел. Знобите в колокола! Вскрывайте унцию марлеобразными воскрешениями между волокон! Меня глубоко и пусто пиздует. Ом абсолютно пуст.
Их обоих затягивала в спираль ширина, сквозя проблесками зелёного восхода. Иша проваливалась в пустоту, пока не увидела себя лежащей в огромном, пустом зале забытого храма, под пенье икаро шаманов Перу, перетекающего в мерное деревянное постукивание, птичий щебет и дребезг варгана, помня лишь то, что они сожрали реальность, запив её йогуртом. Желудок принял. Мозг тоже. Приём реальности: Реальность, при---ё---м! Приёммм…Приёёммм…..Оставаясь в дезориентации, теряясь в зеркальных корпускулах на одном из жерновов потока, Иша была всецело поглощена лишь Его божественным ликом в религиозном свете. По рок-н-рольной традиции, они были в угаре, паря, словно боги. Они ими и были, по определению, сливаясь в зелёном экстазе неона и мигающих плоских плазм – мужчина-козёл и женщина-ведьма.
В преданиях того мира, эта далёкая, холодная чёрной красотой, женщина с приглушённым шумом волос об ветер, с треском синих ресниц и танцующей Кундалини, опоясывающей бесконечность, высеченного шрамированием на её спине, Уробороса, с вытатуированным Уроборосом на бедре и бесконечным сексом в мыслях, творила Словарной Алхимией свой заколдованный мир. Арканы таро лишь указатели - Чёрное Ничто и пустая Руна - это самое стёртое начало из всех, которые только можно вообразить. В утробе Брахмана, и где-то поверх его – как оболочка-сфера, раздробленная на части, она варила слова и смысл, лишая их смысла и первоначальности, извлекая самородки из вычлененных букв и разломанных конструкций галактик, она стремилась своим ремеслом случайно обнаружить философский камень, вот только он обращал бы молчание в золото, а слова – в отшлифованные алмазы знаний. Она рвала речь в клочья, обнажая личины, колдуя над кипящим бурлением эмоциональных кислот, разъедающих металлы.
В первый день своих менструаций она всегда очерчивала губы алым, дабы подчеркнуть значимость этого момента, обозначить его материальность, будто кровью, обведя контуры. Старый, фаянсовый умывальник, покрытый эпоксидной краской, заплыл воском. Воск тоже был алым, как цвет её кровавой турели. Когда-то осень подарила ей прекрасную скорбь – восхождение рассвета, зелёными искрами радиации бьющего столбом света вверх, сквозь изгиб книги-скелета – книги холодного бытия, её осенние пакты и заклинания, отражённые в серебряных перстнях и решётчатых бликах омывающей погост, луны. А теперь всё это исчезло, оставшись лишь в поглощённых временем, мечтах, в стыках кафеля, на полу подъезда, между потёртостей зелёной краски, растворилось в погнутых, тюремных ложках, и Анкхе на её старом, кожаном рюкзаке. Иша ушла в себя, укололась веретеном эскапизма, и теперь его тернистые леса всё вокруг погружают в сладкий столетний сон. Её любимая сказка. Так она и спала в анабиозе более сотни лет, пока не пробудилась от Его поцелуя. Он преодолел все колючие дебри и её шизофренные чащи. И когда она очнулась, то тот час же поняла, кто она и для чего когда-то давно упоролась. Женщина-перцовка, женщина-кокаин в берцах - она была чёрной девой, а внутри - фаербол. Её фантазия скрыта под юбкой. Все фантазии женщин хранятся там, и ещё - за отворотами чулок. Она была вся на взводе, на взрыве, постоянно держала в руках взрывчатку, и не смотрела совсем вперёд, зная, что там п и з д е ц.
 
Из событий и вПечаТлений она составляла мозаику, из чужих изречений, собственных восприятий, зрительных смыслов, она ткала линии сути, разрывая плаценту узкого мира, чтобы расширить грань. Её внутренний мир был похож на форму профессора Хокинга, или фантазии Стивена Кинга после косячка хорошей травы. Её Книга Хаоса стала священным писанием, пророчеством для себя самой. Книга говорила с ней на её языке, изрекалась её словами. Её грифельное ширево в рваном блокноте стало субстанцией-арт-е-фактом. Эффектом выхода из матрицы она плела свою паучью сеть из слов тёмным ВУДУ, чёрными титрами, парадоксально сгущая мглу и тут же её рассеивая. Созданные ею, словарные реагенты, представлялись чёрными, будто подтёки густого макияжа, обязательно с чем-то белым – обычно оно фасуется в чеки, чипы, зиплоки, с примесью снега, севера, океана, лижущего холодные камни, ледяного ветра, треска высоковольтных проводов, как струны, натянутых над полями и трассами, и лепестками мёртвых роз, алеющих на снегу кровавыми каплями. По этим далёким снегам в снегоходах шагал эскимос с длинными, густыми усами и узким разрезом глаз, ведя на поводьях оленя, следуя прямо в направлении северного заката – всего на миг снег стал кровавым, вызывая жуткое, щемящее ощущение края света. Мужчина достал из-за пазухи мухоморы и накормил ими оленя, после чего сам медленно сжевал гриб цвета мёртвого солнца и крутанул в воздухе пальцем. Над Сонорой садилось солнце. Двое мужчин, один из которых был потомком племени толтеков, жевали высушенный пейот. Толтек наставлял:
- Союзник заставит тебя увидеть и понять такие вещи, о которых ни одно человеческое существо не сможет просветить тебя.
После этих слов пустыня начала стремительно отдаляться, застыв жёлтым пятном на спроецированной видом со спутника, планете. Слаженный механизм, с вращающимися в нём, шестернями совершенной и точной, как математическая формула, Земли, покрытой невидимой сетью с натянутыми на неё, текстурами мира, ржавел и покрывался пластиком. Пластмассовый мир победил. Были забыты боги, растения силы преданы забвению, древние знания похоронены. Разбуженная друидами-жрецами, играющих на вибрациях всей энергии космоса, как на варгане или на струнах, зазывающих единого и неосознанного бога, Иша увидела там саму себя - в ржавых оттенках сепии. Планета стремилась освободиться от ржавчины, от втёртого налёта в поры её атмосфер. Земля чувствовала боль. Она извергалась. Оленьи рога спилили у гроба. Они хоронили мир, придав ему имитацию жизни в броне из технологий, химии и металла, окутанную пеленой смога. Но даже контроль мерк перед величием первозданного, и весь неон тускнел при столкновении с тем, из чего он разросся. Природа только потому мать, что она - первозданная тьма, глубоко внутрь планеты пустившая древние корни. Бог только потому отец, что к нему возвращаются блудные дети, словно мужчины, пригревающие на груди змей. Для женщины мужчина – и бог, и любовник, и сын, и отец – в одном лице. Каждый раз, когда женщина мастурбирует – она соблазняет дьявола, каждый раз, когда женщина медитирует – она искушает бога –  ведьма имеет право на такие слова. Иша всегда играла для мужчин роль крестового похода, они её распинали - путами страсти, а она всегда была доступна - в её доступности заключалась сила переворота, приворота, круговорота.
Распахнув глаза, Иша упёрлась взглядом прямо в монитор. Загруженное там, видео, транслировало оленеводов острова Сахалин, пилящих оленьи панты. Вихри в форме галактик кружились над её Свадхистаной, и выше, по движению пасс Рахаэля, вдоль линии её чакр, они раскрылись и гасили любые сомнения шипением извести, командой «Извести сомнения прочь!». Она хотела сказать Рахаэлю, что у неё прививка к одному телу, к одному и тому же запаху кожи, что они - две наслоившиеся друг на друга, истории линиями, нитями мира, судьбы, филаментами, соединённые даже в параллельных мирах, что они – боги, которым сперва предстоит прожить скучную жизнь людей, но её рот был словно запечатан глинтвейным кляпом. Но Рахаэль понял её и без слов, контуры размылись, границы стёрлись, Иша уже не понимала, где заканчивалась она и начинался он, и существуют ли вовсе эти концы и начала. В чёрно-белых оцифровках можно было уловить их влечение, изгибы и впадины, чувственность, сквозящую меж пальцев, в этот миг прорастало внутривагинальное, аморализированное расстройство, скрываясь в соцветиях гламурных спазм, словно они были детьми, которые в детстве не наигрались в себя. Любой кайф похож на этот возврат.
Они вместе писали первую главу истории пересёчёнными, изогнутыми линиями, вписывая себя между строк в Книгу Жизни, Книгу Хаоса, Книгу Костей.
Иша знала, что когда одни двери захлопнуться - отворятся другие и в этот момент они будут стоять в промежутке между мирами, смотрящие и видящие, не влияющие, наблюдающие из ниоткуда за всеми путями мира, как в бесконечном отражении двух зеркал, отражённых друг в друге - глядящий в бездну - увидит себя, глядящего в бездну, один бездонный колодец - в другом, и между ними лишь нить вероятности, что Иша держала меж сжатыми пальцами. Все жизни содержали их, все прежние и все последующие решения - всё было на ладони, всё - на заре, словно они не существовали после конца, которого ещё не было, в промежутке, которого нет. И он шепнул ей: «Огонь, иди со мной. Наш путь - это война». И Иша бы хотела вместе с ним увидеть, как сгорит мир. Хотела бы увидеть закат человечества. И тогда бы они исчезли, их бы смело волной ядерного взрыва, расщепило на атомы. Но они были бы не одни, они бы забрали с собой целую планету, горящую и плавящуюся в агонии. А потом наступит Закат. Постапокалипсис. Обрывки мира. Возврат к первобытному строю, только разница в том, что на заре человечества блага цивилизации только создавались, а на его закате от них останутся лишь обломки. Просто нажать на красную кнопку и ждать бесконечное мгновение, пока свершится Взрыв.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЧИТАЙТЕ НА КАНАЛЕ!