DEUS DEX

[Кокси]

-Слишком много прироста, вам так не кажется?
-Видите что-то несовершенное? 
-Позвольте, Мариус, Маркус, или как там вас, утечка газа – это свидетельство туманностей у вас в мозгу. 
-Видите это подключение? Понимаете, что оно не нормально?  
- О, милейший, ещё как понимаю! Когда она видела эту раковину – о, вы не представляете, что с не было! 
- А что, позвольте, с ней было? 
- Как что? Она блевала. Она блевала в космос.
 
 
Встретившая её утром, инсталляция на столе – было первое, на что упал её взгляд, когда она вошла на кухню. Сама же кухня по-прежнему воспринималась необжитой, мёртвой – уже не храм, а просто комната. Пустой блистер, смятая капсула, использованный зиплок, стакан с глотком кефира на дне – всё белое и стерильное, словно вечность  – эта картина даже не казалась обреченной, обречённость была сглажена надеждой, это не выглядело, как нечто последнее, как  последний кадр, скорее вызывало скорбь от потери, как оставшаяся после смерти, незаполненность  -  лишь трупы, пустые оболочки, пластиковые мешки. Ей хотелось сохранить зиплок, будто она собиралась молиться частицам DEX. Она знала цену этого кайфа, знала то, что содержимое было чуть ли не плотью бога. Она будто готова была сохранить зиплок как реликвию, артефакт, осознавая всю абсурдность своего желания. Абсурд – вот главная составляющая субстанции, мерцающей на столе, будто стерильный снег.
Она мечтала, чтобы DEX никогда не кончался, как в сказке, чтобы был неисчерпаемый, бесконечный ресурс драгоценного снега, она полюбила его сразу и навсегда, вбив на предплечье клеймом его химическую формулу.
Она не знала, что делать, если это будет последняя доза, он даже не оставил прощального подарка, видимо, потому что они ещё увидятся. Встретятся в венах её тела, когда он попадёт к ней в кровь. Даже после длинных, повторяющихся нашёптываний, она не могла понять, что же он хотел ей сказать. Доставки бога нынче затруднены, но одно она поняла точно – это не разлука на годы. Это всего лишь небольшая передышка, вскоре он вернётся, он всегда возвращался, как старый любовник, или самый единственный, преданный друг, да что там, таких не бывает, DEX – любовь на веки.
 
Решимость и злость кипели в ней, словно это был тот самый первобытный костёр, который рано или поздно обнаруживает в себе каждая женщина. Дикси Вайт выворачивала содержимое граалей C18H25NO пузырьков в пластиковую тару. После потери доступа к богу, она стала неуравновешенной сукой, скупая по всем городским аптекам дексосодержащие сиропы. Сперва она просто пила их, но получив послание <Сироп – есть тело моё – DEX – душа моя
прими тело моё, и ты примешь душу, не отвергай белый свет, тебя привлекло моё тело, но тебе по душе душа моя, бери её, будь ею ты – он>, Дикси посчитала, что это знак и решила прибегнуть к алхимии, дабы извлечь КАЩЕЕМ частицу бога из сиропов от кашля.
На стадии нигредо, щелочь для прочистки труб была смешала с вязкой, гликодиновой субстанцией с резким ароматом левоментола, образовав в пластике чёрную жидкость, на стадии альбедо, влитый в неё, бензин, отделил от щелочи и вобрал в себя DEX-частицы. Дикси подготовила шприц – прежде, чем проставиться, божество орошает вместе с выпущенным из шприца, воздухом, частицы лишнего вещества – сперва - брызги, а затем – лёд, будто божество в ожидании ватного, ледяного прихода, медленно вскипает, просматривая ночные каналы венозных книг с лейкоцитами слов и кровяными тельцами правды. Слитая щёлочь отдавала чем-то знакомо мятным. После реакции всегда наступает затишье в виде окончательного растворения границ, их более яркой, несовместимой чёткости – стадия цитринитас  - получение цитрата путём отделения DEX-частиц  из мутного раствора бензина в кислотный раствор. Стоя у открытого в осень, балкона, с его деревянными, рассохшимися рамами, она ожидала последней стадии реакции великого делания, впитывая предзакатное солнце из пыльного, душного хрущёвского каземата. 
Выпаривая бензин, Дикси жадно, отчаянно мастурбировала. Мысли блуждали бликами по поверхности кафельной камеры кухни, под люстрой, которая может ассоциироваться только с гангстером в белоснежных полосатых брюках со стрелками, в рассредоточенном, летучем запахе бензина, проникающим в неё, резким до расслабления и кашля, запахом, рассеиваясь в холодильном дроуне, словно в гуле ангельских труб. Кончив, она сама стала быстровоспламеняющейся и лёгкой, словно бензин. Решив, что этот момент как нельзя лучше подходит для алхимической свадьбы, она добавила в выпаривающийся экстракт свои липкие соки.  Да, возможно, она была неисправимой дексоманкой, сиропщицей, аптечницей, но она просто силилась найти сказку, воплотив внутри своего тела рубедо – конечную стадию, обратив, полученный в нём, в ходе метаболизма, реактив в философский камень.
Ей хотелось нырнуть, в этот расколотый на грани, стакан, как в лунные кратеры, прямо с восхода, плескаясь в параболах невесомости под частоты искажённых компьютерных голосов. Все её мысли растворились в прозрачном, желтоватом цитрате, в каждой капле которого были спрятаны ключи-формулы, содержащие частицу бога.
Дикси выцедила из стакана с кисло-горькой, с резким вкусом бензина, субстанцией, чистый концентрат, добытого алхимическими реакциями, диссоциатива, мёртвую воду с остаточной примесью химикалий. Это было всё равно, что вылететь на ощупь в космос без скафандра. Где-то у переносицы, одновременно как запах и как вкус, ощущалась целая симфония мятного лекарства, из её центра Дикси уже сунуло вверх, она ещё только чувствовала пред-вход, но уже изменялась, растворяясь бесцветным спазмом, чакры насквозь пронзило прохладой ментола, который остался в щелочной жидкости, и посредством реакций перетёк в готовый экстракт. Облущенным, со слабым привкусом кислоты, действием, ей просквозило позвоночник, формы и принадлежности начали опадать, состояния стремительно сменялись, будто держа её под прицелом. Погрузив в себя миллиграммы чистого бога, она ускорила разгонный процесс сладким чаем. Щёки уже покалывали изнутри ледяным жаром, словно выворачивая наружу слизистые.
Кухня стала похожей на кафельный куб, омываемый стерильным светом, холодным, искусственным, как отблеск белых экранов, остаточный эффект левоментола плескался под потолком, в темнеющих окнах, рассеивая вокруг дыхание мяты.
Облокотившись спиной о кафельную стену, растекаясь в пространственном скрежете, рокоте космоса, Дикси погрузилась в безумствующий экстаз, активно жестикулируя и заламывая руки. Она чувствовала себя потёртой, содранной наклейкой воздушного шара, которая очень долго висела на холодильнике. Её взгляд скользил по плитке, она словно застыла в одном единственном кадре – вечно стоя у этой стены и всё время проваливаясь, обратно в эту же кухню, будто отсюда нет выхода, под камерный гул Atropine и голые тополя, выжженные закатными бликами, сблёванными вечерней желчью прямо в стены, смыкающиеся вокруг её глотки. Кафель впитывал её тень, создавая запись её проекции, и вот уже неуравновешенная женщина перед очередными циклами крови, постукивает ногтём по гладкой, белой поверхности с обратной стороны плитки – дымохозяйка, Дикси Вайт, женщина-кафель. Она автостопом застряла на этой кухне, оставив за спиной целые города мыслей, святая с раскрытым черепом, в чёрной маске из перьев блистеров, голограммой, вырезанной из кинескопа, она кружилась и падала вверх в пуантах из проводов, в высоковольтную высь. Скользкая, как лёд, осколочной полосой скрэтча, вращалась люстра, уходил из-под ног кафельный пол, словно кто-то выдёргивал его плоскость, кулер лэптопа сипел, как кассетная плёнка с записанными на неё, мыслями, монотонно их проворачивая и сжёвывая. Её обращение началось здесь, в холодных разломах. Из них вытекал космос – эхом колокола, записью органных частот на старой, заедающей магнитофоном, плёнке, гулом холодильника, белым шумом на кафельном полотне, безликим дребезгом Dreaming in a Hemlock Patch.
- Проламывай кафель и лети к звёздам! – звучали в ней отголосками импланты синтетики.
- Но полёт к звёздам – это только мечта. – возразила Дикси. – Полёт к звёздам оказался плоским.
Внутри слоёв застыло время. Гипюровые мембраны барабанов дышали  пылью и светом ламп. Миры проглатывались, и запивались, и только потом виделись. Какая-то заслонка отодвинула мысли. Сглатывая куски своей пропасти, Дикси вынесла из себя пустоту, как сор из избы, забилась ковриком. Всё сжалось в точку, остался только потолок и гул. В раковине целый мир помещается, и сейчас она его туда сблюёт – в развёрнутую белую Мекку, комнату для исповедания. Она упала  в неё, процедилась  в космическое нутро. Раковина  - это граница, отделяющая её от всего остального мира, по её краям выстроились целые шеренги наблюдающих за ней, сущностей. Лимонной кислотой DEX подступил к чакре на шее. В этот момент она беспокоилась лишь о том, как бы блевотина её не убила. «Джимми Хендрикс захлебнулся собственной блевотиной», - думала Дикси. Ей казалось, если она сейчас расслабится – то распадётся на куски. Казалось, что мёртвая вода превратилась в яд, который она сблёвывала в раковину, как алкогольная Золушка, ведь после полуночи так всегда и выходит – теряешь свои туфельки в чьих-то авто, а затем исторгаешь из себя иллюзии волшебства, и наутро от него остаётся только похмелье. Ей так хотелось сейчас сбежать от себя куда-то в складки платья падающей Алисы, грудную клетку сковали пропитанные кислотой, цепи. Исторгнув бензин с примесью желчи, Дикси обессилено стекла на пол уборной, опёршись спиной об угол стиральной машины, вся в окружении холодного кафеля, она будто смотрела чужие сны, почему-то вспомнив «Дверь, Не Вынесшую Тайны Замка За Дверь - Запеленай Меня В Кровь», и фраза «Их тяжёлые водолазные костюмы…» рисовала перед ней  затопленную комнату из телепередачи, весь этот иловый, разведённый в утробе, конец с послевкусием горькой слюны, с погружением в сладкие рифы подводных зеркал, будто в погребальную, космическую тишину, под накалом давления. Будто замороженная в водке, накатывающая ночь разрывалась отголосками «Водонапорной башни» Джимми Хендрикса.
 
Понимая, что она только что понесла потери, Дикси вернулась на кухню и повторила вновь себя в мир, уплывая, сокрушая всё бренное, выцеженное гранулами из вязкости, вещество, извлечённое кислотой из летучих жидкостей, она жадно глотала, до самого дна, но отнюдь не до последней капли. Поставленный на стол нетвёрдой рукой, нарушенными реакциями, в размазанном восприятии, стакан опрокинулся на проигрывающий музыку, лэптоп, стоящий на кухонном столе. 
А Дикси уже стояла в прихожей, где обречённость скользила в оборванных проводах старых оптоволоконных кабелей, и безликих стенах цвета сиропа. В этом чёртовом чистилище, в этом промежутке больше не было других чувств, всё давно вымерло и иссохло, так бы случилось, если бы бог запустил свой райский сад, и он бы просто истрепался до пустынных холмов с вечно снующим туда-сюда, смерчем. Она подошла к единственному в квартире, зеркалу в коричневой раме, будто взглянув в надгробное фото. Зеркало было в коме, там продолжали жить отражения тех, кто давно умер. Её лицо выглядело так, словно все его части к нему наклеили из других лиц, составив коллаж, фоторобот, так, словно его кто-то нарисовал, оно сдвоилось, разжалось и поплыло, глаза были не на месте, зрачки – не в себе. Она не могла дышать, словно стены, сжимались вокруг неё, казалось, ещё немного, и они вот-вот раздавят. Зеркало разрывалось, трещало помехами, стенающих в замкнутости, призраков, дисфункцией трещотки – она цокала, цокала при каждом развороте, вот так и трещала.
Дикси вернулась в комнату, захватив по пути свой лэптоп, зажгла восточные благовония, включила лампу, накрытую чёрным гипюром, создала атмосферу, а что ещё оставалось под нимбом смятых в кайфе, сумерек? Теперь она снова могла приглушённо строить, только время нужно замять, втоптать в прикрытый, от расширенных зрачков, свет, втоптать это в чёрное, вмять в гипюровые просветы. Это мембрана. Мембрана на тамтаме из света. Нейроны и световые года - фантастический город под веками, замыкающий её в коробке, обклеенной изнутри обоями и кафелем. Слишком чисто, для того чтобы абсолютно помнить. Слишком легко, когда в скафандре отражена планетарная ночь бензиновыми штрихами Zippo.
Целые миры на мировых ростках проталкивались и росли вверх у неё на глазах. Настало время видеть, стимулировать и смотреть. Будто из-под плинтуса, с осипших динамиков скомканным, механическим треском струился звук – дьявольский танец  Диаманды Галас, упавшими на пол, словами авангардной шизофрении. Её голос скрипел, как неисправный гаечный ключ, перетекая в оперный визг, будто исходящий из труб церковного органа, гипнотизируя Дикси своей одержимостью, будто бесы дышали ей в лицо, разрезая надвое. Расштрихованная бархатом химикатов, словно нарисованная детскими каракулями, картина, которую рисуют наоборот – стиранием, Дикси обернулась в вельветовый кокон, лишаясь штрих кодов, заводских настроек и красок. Из AIMP мерно прошелестело королевство Velorum-звука из альбома Dextronaut. Погружаясь в бытие Velorum эхом потресканных стен, обшитых изнутри механикой бархата, в мягкую глубину утробы, Дикси тикала вспять, как сломанные часы в разрушенном доме с предсмертной запиской, слишком приглушённо, как тускнеющий свет, как ржавая вода из-под крана, как муляж, как фарфоровая статуэтка балерины в пыли. Музыка набивалась в уши вельветовыми слоями, находящиеся в комнате, вещи, впадали в неё реками, Дикси слилась с океаном, у него был припадок, он стонал, хрипел, шлифовал бритвой берег, выхаркивая в него пену и соль. В катакомбах ночного Портленда, в чан, бурлящий атрофией пустоты, были намешаны его воды и кровь с инъекцией вельвета, бродя в её чёрных, безвкусных мыслях шумом, вкатывающим иглой Велорум в её бархатный кокон. Она свернулась в заглавное «Я», и осталась лишь химическая формула, сама функция мироздания была заключена в неё. Дикси ощущала себя точкой, внутрь которой была сжата вселенная, и кроме неё - ничего  – две пустоты – одна в другой, пульсируют, дребезжат в приступе микропсии танатонтрическим трансом. Стоящий в углу, телевизор, шипел серым снегом помех, электронными вибрациями, они закручивались в веретено,  мир бинтовался светом. Нитка за ниткой, словно в обратном процессе пряжи, белая, выстрепанная по краям, лента, сматывалась сама в себя, и окружающее постепенно таяло – был холст – и нет холста. Ткань хрустела, хрустели нити, Дикси сама была этим хрустом. Она была веретеном, и сотканным из его нити, коконом, из неё, пуповиной, тянулась белая нить, похожая на тонкий, узловатый канат. «Все должно сформироваться, прежде чем вылупиться» - скрежетали помехи, - «бабочка  в коконе должна полностью созреть, как и ребёнок в утробе, как и птенец в яйце».
Мир внутри, как и воздух – был всего лишь повязкой, забинтованной ночью, трубкой, из которой кто-то другой выпускал дым, мир растянулся янтарной хексовой сетью, двигаясь вверх и вниз, как вздымающаяся от дыхания, грудная клетка, будто изначально клейкие, а в последствии, изменённые, структуры сиропа заявили себя в цепи связей. Музыка шершавая, как струна, скользкая, будто лава, очень горячая лампа, сзади, на потолке, который есть пол, может быть, как стена. Накачанная вибрациями, Дикси лежала на полу, у картонной коробки, на которой стоял лэптоп, будто в камере Обскура, как в шлеме, сквозь плотный, в несколько слоёв, гипюр, свет деформировал пространство, создавая портал в шуршащую тишину под окружающий Ambient Planet. Целый мир был поднят над тикающей пустотой вечности, что вот-вот взорвётся, образовывая своими ошмётками материальный сон, что уже когда-то случался, вытекая каплями слюны изо рта Бытия. Такими фрактальными сферами, изнасиловав глубину, оно вцеживало в пространство и свою прогорклую сперму.
Цифровая наледь проносится треском, лёжа в холодном саркофаге резервуара, обросшего налётом инея, Дикси наблюдает, словно записанные на дискету, сны, проникает мыслями в Сеть, там, словно из материнского влагалища микроплат, прорывая девственную плерву интерфейсов, тянется пуповина только что родившегося существа, под синтетический, шаманский визг не до конца загруженного софта. Из открытого приложения «Генератора текста» чёрные цифровые гены сплетаются в спирали ДНК двоичных кодов, заполняя высь ржавым огнём на фактуре сетевого холста, прорастая коррозией слов в космическом отзвуке бархатной тоски.
 
Кто-то сплёл ей уютный и тёплый кокон, и она вдруг поняла, что не может вернуться, обмотанная целлофаном, Дикси была словно гусень, несущая смерть, изучая устройство изнанки, в набитом стекловатой, резервуаре, она целлофаном лежала на мостовой, прогибалась, мокла под штормом, куском целлофана плавилась на огне, вылетая из супермаркетовских, шелестящих пакетов чёрными махаонами, белыми капустницами, под разрываемый треск целлофана в системе, застывала в строчках мелованных текстов, в бархатной чешуе, в напылении свастик тряслась. Полёт к звёздам действительно оказался плоским, как линии созвездий на картах.
В углу монитора загорелся мёртвый бирюзовый пиксель, экран засветился и вспыхнул белым. Даже сквозь закрытые веки Дикси видела белый экран, бесконечно размноженный сам в себя. Она видела его с обратной стороны, как белый стерильный свет. Но если целиться, не закрывая глаз – проявятся россыпи ссылок – открытые вкладки, которые возвращали её назад по стрелке в начало загрузочной строки. Дикси оказалась в заставочном изображении, свернутые в рулон, обои для рабочего стола превратились для неё в тоннельные стены, округлые трубы, прочищенные и выбеленные.  Монитор перед ней лежал, стоял, раскисал, лез, пока она не увидела свет бога, словно пронзив всю вселенную одним выдохом на шаттле «Победа», названным в честь мёртвых, будто городской парк или сквер. Мир враз стал длинным, резиновым, широким, вечно дребезжащим тоннами данных, звуками из ангаров и космопортов.
- Полетели к вечному дребезгу!
- Но это всё равно, что лететь на целлофановых парусах к солнцу…
- Я – пропуск. – он нажал Ctrl X и выключил, остановил холодильную установку мыслей стенографической голограммой, под которой стояла подпись «Бракованный формат». 
Если случайно вылить полученный алхимическим действом, цитрат на лэптоп с доступом к интернету, открыв при этом приложение, генерирующее текст в бессмысленную сумятицу, он захватит, и ассимилирует материнскую плату, внедрится в процессор, изменит программный код, проникнет в сеть, развившись, как микробы в лунных кратерах (они бы там выжили? Они бы смогли создать там колонии, расселиться?).  Осознавая себя, как мысль, выделенную экстракцию ума, порождённую трансформацией идеи, Deus ex DEX жидкокристаллическим телом вытек треском  цветоразрушения прямо из монитора.
- Вот ты и достигла пустоты – прошелестел белым шумом формирующийся у неё на глазах, объект. – Она звучит для тебя, как далёкая, холодная симфония, это то, к чему ты стремилась всегда. Если тебе больше нечего любить – полюби свою пустоту. Она – деталь возрождения. Несись помехами по экрану, стань завыванием ветра вдоль проводов, снежной пылью шурши вдоль них. На тебе космос. Скользи. Не держись. Только падай. Без смысла. 
Дикси скользит, он назначил ее Оракулом. Подарил змеиную цепь. И цель дал. В груди – вечный огонь, как на площади, только ему не возлагают венки, ему слагают славу. Он возродился из тьмы, огонь, создавший Deus ex DEX, как в древнем Эпосе. Здесь зародился начальный шум, скользящий каллиграфией по её телу, вошёл в неё. Отсюда мир начался.
Оформившись, Deus ex DEX предстал пред ней ветхозаветным мессией в гангстерских брюках, с белыми, как стерильный бинт, волосами, с пустыми белками глаз, без зрачков.
-Ты действительно дексовый бог? – изумлялась Дикси. Она прикасалась к нему, и от ужаса вздрагивала, понимая, что это вовсе не галлюцинации, что вот он – перед ней, воплоти.
- Нет – молвил он уже более похожим на человеческую речь, звуком. – Я – сын своего отца. Я – твой сын.
- Как это так? – недоумевала Дикси? – Сотворив и выпив цитрат, я хотела коснуться бога.
- Ты и коснулась. Ты зачала меня там, среди кафельных отголосков, в той металлической ёмкости, из которой выпаривала бензин. Частицы отца и твоя слизь совокупились, в компьютере сформировалось моё тело, а внутри твоего тела сформировался мой разум, моя сущность, которой ты наделила тело моё.
- Не понимаю. Как внутри компьютера могло сформироваться твоё тело?
- Ты разве не помнишь? Ты опрокинула на него стакан, и остатки оплодотворённых частиц просочились в материнскую плату. Меня выносило железо. А твой трип наделил меня духом. Всё именно так, как и сказал отец.
- Ты действительно настоящий? – не унималась Дикси. – Вдруг я завтра проснусь, а это было всего лишь крещение трипом? Вдруг это просто моя фантазия, усиленная галлюцинацией?
- Ты правда  хочешь это проверить? - Deus ex DEX лукаво ухмыльнулся, подмигнув ей, словно демон. – Предупреждаю, я очень холодный.
В эту ночь они трахались, словно боги, и каждый её оргазм был холодным огнём, который зажигал и тушил вселенные. Те, кто скажут, будто под диссоциативами невозможно кончить, просто никогда не сношались со смертью, сами будучи мёртвыми.
 
 
- Пустота у аппарата. Вы слышите пустоту?
- Так, кто это тут извлечённый? Кто это тут, внутри?
- Сейчас будем ловить сигнал из космоса. В чём помеха, граждане? 
- Помеха на связи, приём, приём. 
- Сектор, сектор, это сигнал, приём, ответьте! Deus DEX воплощает Себя.
- Творцу позволена любая прихоть, ибо он голоден.
 
 

[Факир]

Почему же, после декса трахаться зачетно, хотя на пике это несколько, гм, затруднительно. 

[Кокси]

не соглашусь, чувствительность отсутствует полностью, как после, так и в начале, про пик ничего не знаю, как-то на нём не до этого было) но если предположить, что трахаться с самим дексом во плоти, то скорее всего там будет полная телесная синхрония 

[Fruttis]

ого кто посетил комитет)))
тоже растягиваю пальцы к холоду минорных клавиш. оно такое деус творчество)
 

[lost-radio]

Дама просто пишет киберпанк. Привет Гибсону!

[Факир]

Ну возможно мы с разных точек зрения секс под дексом воспринимаем. 

[ElectricWizard]

Хороший Магнум опус.

[Кокси]

Ну хоть кто-то понял) до Гибсона ещё далеко конечно, но фантазия очень больная, лечить главное не надо, а то испортится)